Однажды, когда Амбруозо пришел навестить Бьязилло, тот спросил его, сколько у него сыновей. И он, стыдясь признаться, что наплодил такую кучу пигалиц, ответил: четыре сына и три дочери. «Коли так, — сказал Бьязилло, — пришли мне, пожалуйста, одного из сыновей, чтобы он составил компанию моему старшему; этим ты сделаешь мне большое одолжение».
Амбруозо, видя, что его поймали на слове, и не зная, что отвечать, только кивнул головой в знак согласия; а сам, придя в Барру, впал в тяжкое уныние, раздумывая, как ему выполнить просьбу друга.
Наконец он подозвал к себе одну за другой всех дочерей, от самой старшей до младшей, спрашивая, какая из них согласится, чтобы услужить отцу, обрезать волосы, переодеться в мужское платье и, притворившись молодым человеком, завести дружбу с заболевшим сыном Бьязилло.
На эти слова старшая дочь, Аннучча, отвечала: «Да что же это такое: или у меня отец умер, что я должна обрезать волосы?» Нора, вторая, сказала: «Я еще и замужем не была, а ты мне, как вдове, хочешь волосы отрезать?» Сапатина, третья, говорит: «Я всегда слышала, что женщине грех надевать штаны». Роза, четвертая, ответила: «Ну вот еще! Ты думал, я соглашусь на то, что и врачи для больных не делают?» Чьянна, пятая, сказала: «Передай этому больному, чтобы лечился и делал себе кровопускания, а я не дам ни одного волоса ради тысячи жил мужчины». Шестая, Лелла, сказала: «Я родилась женщиной, живу женщиной и умру женщиной. И не собираюсь рядиться в фальшивого мужчину, чтоб потерять имя приличной женщины». Только Беллучча, последыш, видя, что отец после каждого ответа сестер глубоко вздыхает и все больше никнет головой, ответила: «Батюшка, если недостаточно будет мне преобразиться в мужчину, чтобы послужить тебе, скажи, и я стану любым животным, хоть самым ничтожным на свете, только бы ты был рад».
— Да будешь ты благословенна, — воскликнул Амбруозо, — ибо вернула меня к жизни взамен той крови, что я дал тебе. Так не будем же терять времени, ибо юлу, чтоб хорошо крутилась, обтачивают на токарном станке.
Обрезав ей волосы, которые были золотыми путами в руках сыщиков Амура, и обрядив в мужское платье, сшитое из лоскутьев, он отвел ее в Ресину, где Бьязилло с сыном, лежавшим в постели, приняли их с величайшей на свете любезностью. После чего Амбруозо вернулся домой, оставив Беллуччу служить больному юноше.
И вскоре Нардуччо, видя, что сквозь бедные лоскутья просвечивает красота ошеломительная, рассматривая ее так и эдак, оттуда и отсюда, сказал себе: «Если у меня на глазах не шоры надеты, клянусь, передо мною женщина. Нежность лица это выдает, голос подтверждает, походка обличает, сердце подсказывает, ибо любовь открывает. И эта женщина пришла сюда в мужской одежде, несомненно, чтобы устроить засаду для моего сердца». Весь с головой уйдя в эти мысли, он впал в великую печаль. Его охватил столь сильный жар, что врачи сочли его состояние близким к смерти.
Его матушка, для которой любовь к сыну была вместо солнца, стала ему говорить: «Сынок милый, светильник моих очей, подпора моей старости! Что с тобой? Мы надеялись, что ты укрепишься здоровьем, а ты теряешь остатки; ждали, что ты расправишь плечи, а ты съеживаешься, будто щетина на углях? Как можешь ты держать в такой скорби мамочку, не желая открыть причину твоего состояния, чтобы мы с отцом могли тебе помочь? Итак, сокровище мое, откройся, скажи ясно, в чем нуждаешься и чего хотел бы, а я позабочусь доставить тебе любое удовольствие этого мира».
Нардуччо, воодушевленный нежными словами матушки, открыл страсть своего сердца, сказав, что уверен, что сын Амбруозо — женщина, и если ее не дадут ему в жены, то он готов с жизнью расстаться.
— Не спеши, — отвечала матушка. — Чтобы остудить твою голову, надо сначала испытать и дознаться в точности, женщина это или все-таки мужчина. Давай отведем твоего друга на конюшню и поручим оседлать самого неспокойного жеребца. Поскольку женщины не так храбры, как мужчины, если мы увидим, что твой друг испугался, значит это женщина.
Эта мысль понравилась сыну; Беллуччу позвали на конюшню и доверили ей самого неистового коня. И она, уверенно его оседлав, прыгнула в седло со смелостью льва. И сначала так повела его шагом, что любо-дорого было смотреть, потом перешла на рысь — что, глядя на нее, себя позабудешь, пустила по кругу — глазам не поверишь, вскачь понеслась — ум потеряешь, курбеты делала такие — будто сон видишь, а как галопом помчала — заглядишься, что впору из рубашки выскочить. Матушка, посмотрев на все это, говорит Нардуччо: «Брось-ка, сынок, свои выдумки: этот парень сидит на коне лучше самого бывалого гонца у Порта Реале»[331]
.