Сказка Востока

Сохраняя некое достоинство и в то же время наклоняя голову почти до пят, она, как подобает воспитанной девушке, поздоровалась с великой ханшей. В иное время такая вызывающая манера, быть может, стоила бы гостье больших неприятностей. Да здесь не только явный риск, но и продуманная психологическая игра, опирающаяся на ситуацию, и посему постоянно с ненавистью думающая о молодой Хан-заде постаревшая Сарай-Ханум про себя невольно усмехнулась: «Хе, ведь Бог есть. Он все видит, слышит мои молитвы, не забыл меня. Ха-ха, какая коварная невестка мне досталась, такую же и на путь блудливой Хан-заде Бог нам послал».

— Подойди сюда, — тем не менее сух и строг голос пока еще главной хранительницы очага. Она с любопытством и не без усилия ущипнула атласную кожу на руке Шад-Мульк. — Больно?

— Я не такое выносила, государыня! А это ласка, как благодать, — из-за пушистых бровей блеснули странно большущие раскосые, редкие для степей жгуче-синие глаза.

— Тогда иди сюда, садись, — это перед ее коленями, — расскажи, что в жизни такое юное создание могло повидать, — нескрываемый сарказм.

Не в тон ей, но и без какого-либо елейства Шад-Мульк очень медленно, порою заново переживая, даже смахивая слезу, поведала старой ханше, почти что как есть, свою судьбу с того момента, как лишилась родителей и попала в неволю.

Образно этот рассказ из стана врага, и будь Большая Госпожа в другом настроении, она бы его не поняла. Да сейчас она сама в состоянии пораженца, понимает, что это такое, и буквально растрогана от искренних повествований Шад-Мульк.

— Ну а кто твой отец? — ожидаемый вопрос.

Вот тут она стала сочинять. Этот ход предвидел Молла Несарт и заставил Шадому выучить исторические имена персон, некоторые даты, факты события. А по правде говоря, она ведь совсем маленькой девчонкой попала в плен. И что она может помнить? Так, кое-что, но и это вроде достоверно, ибо напротив Сарай-Ханум, точнее за спиной Шад-Мульк, сидит старик — один из придворных летописцев — и согласно кивает.

Первую встречу, так сказать, предварительный тест, Шад-Мульк преодолела на ура. Да Сарай-Ханум — исконная кочевница, воительница и в первую очередь сама себе не позволит нарушать традицию царского двора, несмотря на жесткую борьбу и интригу, не пойдет в обход Великого эмира — значит должна лично получить благословение Тимура. А для этого Шад-Мульк надо тщательно проверить на предмет здоровья и болезней, продезинфицировать, прежде чем предстанет перед Властелином мира. Но это как Тимур пожелает, а до этого еще много времени. И вечером Сарай-Ханум, уважая юную гостью, приглашает ее на традиционный царский концерт.

Этот случай умудренный Молла Несарт тоже предвидел и убедительно наказывал:

— Шадомочка, смотри, не выказывай свои таланты где попало и перед кем попало. Это тайное твое оружие можно применять лишь в интимной обстановке, в крайней нужде, ведь надо помнить, что ты не какая-то актриса из «Сказки Востока», а ханская дочь, принцесса, и стремишься стать императрицей.

Шад-Мульк наставление помнила, да ноги ее не слушались, в такт мелодии сами собой выбивали на месте чечетку. И чего-то в этом представлении не хватало: не было раскрепощенности, полета духа, свободы и хотя бы немного фантазии. Эти актрисы — неплохие исполнительницы, но они рабыни — это видно по тусклым глазам.

— Бабушка, — вот так, а не иначе, зовет Шад-Мульк свою потенциальную покровительницу, и более того, она смеет нежно погладить пальчиками старческую дряблость ее руки. — Позволь мне спеть для тебя.

Здесь Шад-Мульк разошлась, а может, просто забылась. Первую песню, аккомпанируя себе, она исполнила на грузинском:

Ливень, розу леденивший,

Стал прозрачней и теплее,

Губ кораллы приоткрылись,

Перлы сделались виднее,

Улыбнулась мне царица,

На подушки посадила,

Пламень горестного сердца,

Улыбаясь, потушила.

^[170]

Слов Сарай-Ханум не поняла, но этот высокий, чистый, как горный родник, голос, грустная мелодия задели ее ослабевшие с годами чувства: она прослезилась, взгрустнула.

Следом Шад-Мульк исполнила песню на тюркском языке:

Для тысяч вер угрозою угроз

Была любая прядь ее волос.

А стан ее — розовотелый бук,

Но гибок весь и строен, как бамбук.

Заговорит — не речь, — чудесный мед.

Но как смертельный яд он убивал

Вкусившего хоть каплю — наповал…

^[171]

Лицо Сарай-Ханум изменилось, посуровело, а что в глазах — не понять. Наступила какая-то пауза, тишина, все замерли, кроме Шад-Мульк, которая в это время напялила на голову пестрый тюрбан, принимая некий образ мужчины, вновь прильнула к арфе и чуть грубоватым голосом вновь стала петь:

Я умер от дыханья твоего,

Погиб от обаянья твоего!

Но я не знаю, кто ты! Уж не та ль,

Чей образ вверг меня навек в печаль,

И отнял трон и родину, и дом,

И кем я был в скитальчестве ведом,

И на чужбину брошен, пред тобой

Повержен в прах, ничтожный камнебой?

Душа меня покинула, едва

Произнесла ты первые слова.

Нет, я не мог, как видно, умереть —

Тебе в лицо я должен посмотреть!..

^[172]