Сказка жизни

Ведь и действительно, никакую иную категорию сограждан Беркович не встречал так часто, как своих одноклассников. Да, сказочный путь Алеши был извилист и крут, как трасса для горнолыжной дисциплины «могул». Очень редко он просыпался в том же самом месте, в котором делал это накануне. И иногда даже в том, где накануне засыпал… Но Высшие таинственные силы по каким-то им одним ведомым причинам и резонам благоволили Берковичу в этом вопросе. Он никогда не встречал, скажем, мужей своих многочисленных любовниц, подруг и просто случайно знакомых девушек (ну или никогда не рассказывал). Бывшие сослуживцы, несмотря на богатую трудовую биографию, тоже попадались сравнительно изредка. Но уж зато одноклассники сыпались как из рога изобилия! Складывалось даже ощущение, что в каждом классе (включая музыкальную школу по направлению аккордеона) Беркович отсидел минимум по три года. Ну или он, как и советовали прославленные мудрецы Древности, тот же Морихей Уэсиба, шагал по этой жизни вечным, так сказать, учеником. Что, может быть, рассуждал Филимонов, с философской точки зрения было и правильно.

Далее, правда, становилось скучно, хотя истории всякий раз были новые. Но ближе к финалу, хотя он опять был практически одинаковым, вновь делалось интересно.

«…утром стою в ванной у зеркала, бреюсь. Вдруг – звонок в дверь. Она идет, открывает, какой-то разговор, я прислушиваюсь – муж! Во дела… откуда, вроде не должно было быть, ни вообще, ни тем более сегодня. Главное, я же даже доспехов нижних не надел, в трусах одних! Ладно, делать нечего: стою дальше, бреюсь как дурак…»

А в другой раз:

«…просыпаюсь в метро. Но вроде никуда не едем. Надо полагать – в депо стоим. Открываю глаза – и точно, в депо. Подождал, пока к темноте привыкнут, присмотрелся – вроде то депо, что под Западной грядой… («Учись, молодой! – толкнул в этом месте Филимонова в бок Илья Муромэц, – Алексей изнутри различает все метродепо Столицы!» «Да-а…» – только и смог протянуть Филимонов в восхищении). Поглядел на часы – нету часов. Но, наверное, ночь, раз состав в депо-то отогнали уже. Ладно, смотрю дальше. Портфель вроде на месте, у ног. Открываю – пустой. Ладно. По карманам прошарил себя – в одном вроде что-то есть. Думаю, может кошелек? Вынимаю – ан нет, не кошелек, галстук. Ладно, делать нечего: повязал галстук, сижу дальше как дурак…»

А на третий:

«…прихожу в себя, осматриваюсь, и понимаю – приехали. В вытрезвителе! Приняли-таки брахманы серые… Лежу голый на этом топчане деревянном, даже галстука нет, чтоб укрыться… Потом чувствую – вроде простынка подо мной. Ладно, вытащил простынку, завернулся в нее кое-как, все ж теплее. Лежу дальше, как дурак…»

И в этот раз Старый сказочник не выдержал и воскликнул:

– Алеша! Ну что же ты все время стоишь (сидишь, лежишь) как дурак?!

– А как надо? – на полном серьезе поинтересовался Беркович.

– А так. Ты стой (сиди, лежи) как умный!..

– Как умный, конечно, золотой мой! – и оба дружно расхохотались.

Илья Муромэц происходил хотя и из полной, но далеко не благополучной семьи. Отец трудился охранником вахтовым методом пятнадцать суток через двое и дома появлялся крайне редко, мать сбивалась с ног на двух работах, пытаясь прокормить Илью и его многочисленных братьев, да только все было тщетно. Был бы хоть кто-нибудь из них сестрой, еще можно было бы выдать замуж и как-то облегчить общесемейную участь – но нет: все были братьями, кроме того, очень нежно привязанными друг к другу. И тогда на общем совете было принято тяжелое, но единственно возможное в сложившихся обстоятельствах решение: отвести братьев в лес на съедение диким зверям.

И, откровенно говоря, родителей Ильи можно было понять. Илья был мальчиком крупным, носил сапоги сорок пятого размера, если бы, конечно, они у него были, как следствие, довольно много ел, не стесняясь покуривал в окошко и тайком употреблял спиртное. Вдобавок, продолжалось это ни много ни мало тридцать лет и три года, и хотя время тогда текло не так быстро, как нынче, но все-таки это был срок, к концу которого Илья стал пристально вглядываться в проходящих мимо крестьянок с недвусмысленными намерениями в глазах. В общем, компромисс был взвешенный. Конечно, эпоха стояла на дворе не совсем уже дремучая, и словосочетания «права ребенка» и «охрана материнства и детства» понемногу обретали общегражданское звучание, но за их чересчур громкое произнесение вслух все еще можно было угодить на костер под улюлюканье праздной, агрессивно настроенной толпы.

Сказано – сделано. Вернувшись с очередного заезда без копейки денег и с единственным на всех леденцовым петушком в кармане в качестве гостинца, отец вздохнул, сложил в котомку нехитрые пожитки и, выстроив братьев в колонну по одному, отвел их в самую заповедную глушь.