Сказка жизни

Уже эти два крайних примера убедительно доказывают, что спектр тактовых частот, на которых работают благородные герои – необычайно широк. На формирование имиджа и линии поведения героя оказывает влияние не только его прошлая жизнь, переполненная подвигами, свершениями и прочими ошибками молодости, но и все непосредственное окружение конкретной сказки. Почему один, подходящий, казалось бы, сказке по всем параметрам и предварительным раскладам и прогнозам – в результате оказывается ей напрочь бесполезным и в чем-то даже вредным, стремительно разлагаясь морально на вторых ролях и оказывая соответствующее дурное влияние на партнеров и партнерш? И почему другой, доселе прозябавший в безвестности на позициях «Копие к сражению подано» – после перехода вдруг раскрывается, начинает блестеть и поигрывать разными радужными красками, так что и представить без него сказку уже невозможно? И снова… но довольно пока сухой теории!

Как-то раз Морихей Уэсиба заметил, что один из его учеников стремится совершить все подвиги сам, решительно не подпуская к этому досточтимому занятию других благородных героев.

– Не выигрывай все время: потеряешь партнеров, – назидательно сказал О-сэнсей, – Помни о том, что пущенная из лука стрела летит быстрее, чем любой бегущий с мечом.

– Это не всегда так, Учитель, – опустив голову, заявил ученик.

Морихей Уэсиба подивился столь неслыханной дерзости и вместо ответа произвел выстрел из лука. Ученик же сорвался с места и со скоростью древесного зайца поскакал вдаль. В изумлении вылупил глаза Учитель и даже протер их рукавом кимоно: к зачетной точке ученик и в самом деле ухитрился прибежать раньше стрелы.

Озадачившись, О-сэнсей вышел из технической зоны и, ступив на татами, произвел второй залп. На этот раз стрела опередила ученика, но совсем ненамного. Далее пошло по накатанной: учитель и ученик демонстрировали друг другу высокие искусства стрельбы и бега, но так и не могли постичь Истину. Наконец, была назначена решающая попытка – но тут явилась следующая по расписанию группа учеников со своим учителем и настоятельно попросила очистить помещение.

Так и не разрешив спора, группа Морихея Уэсибы отправилась париться в национальную баню офуро, но тут весьма некстати выяснилось, что на лицевом счету коллектива закончились наличные, и никто поэтому и не подумал эту офуро включать.

«Быстрее всего летит время, – сказал Учитель, – А заканчиваются деньги».

В тот день он стал истинно Великим.

Филимонов проснулся. Какое-то время полежал с закрытыми глазами. Потом открыл их. Потом снова закрыл, но быстро понял, что сон уже не вернется. Резко встал. Так уже случалось несколько дней подряд, но теперь он твердо решил: сегодня. Сейчас. Пора…

…Филимонов был в семье третьим и последним сыном. Наследства за Филимоновым не было, врожденная и с годами развившаяся склонность к рефлексии и глубокому, вдумчивому самоанализу усугубляла дело. Как давно это было? Год, два назад? Скорее, больше, много больше. Хотя – какая разница…

Филимонов поднялся. Яркое солнце било сквозь плохо задернутую штору, что отчасти находилось на контрапункте с общей ситуацией. Потянулся, совсем как в детстве. Прошлепал на кухню. С тайной надеждой распахнул холодильник. Охлаждающий агрегат в целом не оправдал возложенных на него чаяний, но кое-что все-таки было. Вытащил последнюю пару яиц, включил походную плитку, аккуратно приложил к единственной конфорке ладонь. Вроде пошло тепло… поставил сковородку. Тщательно размазал по плоскости оставшееся масло. Выплеснул из чайника стоялую воду, щедро налил свежей, щелкнул кнопкой. Подкинув в воздухе, ловко схватил нож…

Около девяноста пяти процентов сказок, начинающихся с описания того, как герой просыпается неизвестно где, долго и мучительно восстанавливает цепочку событий, приведших его к столь незавидному положению во времени и пространстве, после чего, мужественно путаясь в неизвестных, коэффициентах и параметрах, приступает к выстраиванию уравнения своего дальнейшего движения – около девяносто пяти процентов таких сказок бесконечно скучны, нудны, неуловимо тяготеют и неуклонно дрейфуют к постным нравоучительным историям в духе позднего Льва Толстого. Даже около девяноста шести. Картонные, ходульные персонажи, надуманный сюжет, тяжело буксующий на поворотах и с трудом выбирающийся из энергетических ям, провисающие лирические отступления – ее неизменные спутники. Такая сказка натужно бредет по дистанции, теряет темп, пытаясь на ходу определиться с составом и схемой, глохнет при малейших попытках рывка, распадается на сумбурные эпизоды, сбиваясь в итоге на беспомощный навал – и все это ради того, чтоб к финалу, окончательно измучив и себя, и читателей, вырулить на какой-то безмерно нравоучительный философский вывод, настолько правильный и важный, что ценность его в практической жизни стремится к абсолютному нулю. По счастию, эта сказка принадлежала к счастливому исключению из данного правила.