Сказки

На следующий день, еще до свету, собрался царевич в путь-дорогу — искать по белу свету пропавшую невесту. Без нее, мол, ему все одно жизнь не жизнь. Распрощался он с царем и царицей и пошел в ту сторону, куда стайка голубок улетела.

Шел он по долам, по горам, шел по темным лесам, где еще нога человеческая не ступала, шел по рощам веселым, шел полями зелеными, а голубок все нет как нет. Сколько ни искал царевич, сколько ни пытал, у людей ни выспрашивал, ничего о своей милой узнать не мог. Болит у него сердце от горя, тоскует душа, весь он как в огне горит, а все не сдается, змеем вперед летит, серым волком повсюду рыщет. И все понапрасну! Иной раз такая тоска на него нападет, впору с собой покончить, в пропасть броситься, либо о скалу голову себе размозжить. Только ему сердце говорило, что рано или поздно кончатся все его горести. И тогда встряхивал царевич кудрями и снова пускался в путь с твердой верой, что кто вот так, как он, всем сердцем жаждет что-нибудь найти, непременно найдет, своего добьется.

Как-то раз измученный тоской и трудной дорогой присел он отдохнуть в небольшой ложбинке и заснул крепким сном. Проснулся и слышит, где-то неподалеку сердитые голоса спорят между собой. Вскочил он и что же видит. Сцепились три бесенка, друг с другом ссорятся с пеной у рта. Подошел он к ним, приосанился да и говорит:

— А ведь ссора без драки, что свадьба без музыки.

— Хорошо сказано! — отвечает один бесенок. — Только мы не ссоримся, а так, спорим.

— И из-за чего у вас этот спор пошел? — спрашивает царевич.

— Да вот досталось нам после отца наследство: пара постол, шапка да кнут. И никак мы решить не Можем, что кому взять.

— Да на что вам это старье, что вы из-за него так спорите? На что оно годно?

— А вот на что: если кто эти постолы обует, через море как посуху пройдет. А кто эту шапку наденет, того сам черт не увидит, хоть ты ему пальцем в глаза тычь! А если этот кнут взять да им трижды над головой врага щелкнуть, враг тотчас же в камень обратится.

— Ну, если так, понятно! Есть из-за чего ссориться. Только ведь все эти вещи одна без другой ничего не стоят. Я вот что думаю, и, если вы меня послушаетесь, я вас по человеческой справедливости поделю.

— Давай, давай! Говори! — крикнули бесенята в один голос. — Скажи нам, как ты думаешь, а там уж видно будет!

— Видите те три вершины? Пусть каждый из вас выберет себе одну, влезет на нее и, когда я знак подам, который из вас раньше здесь будет, тот себе все и возьмет! Ладно?

— Ладно, ладно! Спасибо тебе! Так и сделаем! Этакое счастье, — нашли человека, он нас и рассудил!

И кинулись бежать бесенята каждый к своей горе.

А царевич между тем постолы обул, шапку-невидимку нахлобучил и кнут в руки взял. Добрались бесенята каждый до своей верхушки, сидят и ждут, когда он им знак подаст. Как хлопнет царевич трижды кнутом перед каждым бесенком, так они все в камни обратились.

А царевич продолжал путь туда, куда его сердце звало.

Отошел шагов семь, не больше, видит — летит стайка — семь голубок. Выследил он, куда они летят и где сели, и пошел в ту же сторону. И это после того, как он в погоне за ними весь белый свет обошел!

Переходит он как посуху моря глубокие, речки горные пенистые, быстротечные, реки равнинные широкие, идет пустынями знойными, городами многолюдными, и дошел он до высоченной горы. Стоит та гора, вершиной в самые облака ушла. Здесь, он видел, стая голу-, бок опустилась. Стал царевич на ту гору взбираться. Из ущелья в ущелье, со скалы на скалу, через обрывы и пропасти страшные, то по осыпям каменным, то по самому гребню горы, и добрался он до огромной пещеры. Вошел он в ту пещеру и видит: стоит великолепный дворец. Он на земле нигде такого не видывал, даром что весь свет обошел. Должно быть, великие мастера его строили. А в том дворце жила его суженая-ряженая. Как раз она со своими девушками в дворцовом саду гуляла. Как увидел ее царевич, тотчас же узнал. А за красавицей-волшебницей дитя малое бегает-резвится, среди цветов за бабочками гоняется и все волшебницу зовет-окликает, всякую малость ей показывает. Видно, когда она голубкой от него улетела, уже ребеночка ждала, и то дитя их сынок был, хоть она ему об этом ни одним словом не обмолвилась.

От радости царевич сам не свой стал. Себя не помнит! Так бы вот и подбежал, так бы и схватил сынка в объятия да расцеловал бы его. Но сдержал он себя: боялся, как бы их не напугать. Ведь его-то никто видеть не мог, — на нем шапка-невидимка надета была.

Начало вечереть, а он все еще им показаться не решался. Слышит: к столу всех зовут. Пошел и он, сел между сынком своим и волшебницей. Подали на стол. Царевич, как волк, на еду накинулся: он уже и забыл, когда последний раз горячее ел. А волшебница сидит и дивится, как это с блюда все быстро исчезает. Приказала еще подать. И новые яства в минуту исчезли. Сдвинул царевич чуть-чуть шапку-невидимку, чтобы сын его видел, а тот как закричит:

— Мама, вот наш тятя!

— Тяте нашему, милый, нас с тобой не сыскать, покуда он молодецкого подвига не совершит, — отвечает со вздохом волшебница сыну.