Сказки английских писателей

Долго стоял Кеаве у порога. Сперва от удивления он потерял всякую способность рассуждать здраво, а потом его охватил страх, что сделка почему-то не вышла и бутылка вернулась к нему, как это было в Сан-Франциско; у него подкосились ноги, и винные пары развеялись, как утренний туман над рекой. Но затем ему пришла на ум другая мысль, страшная мысль, от которой у него запылали щеки.

«Я должен в этом убедиться», — подумал он.

Он закрыл дверь и снова тихонько обогнул дом, а потом, громко топая, направился к парадному входу, будто бы только что вернулся. Но представьте, когда он вошел в комнату, бутылки уже не было на прежнем месте, а Кокуа сидела в кресле и, увидев его, вскочила, словно он разбудил её.

— Я весь день пил и веселился, — сказал Кеаве. — Я провел время с добрыми друзьями и сейчас пришел только затем, чтобы взять денег и снова бражничать с ними!

И речь его, и лицо были суровы, как приговор, но Кокуа в своем глубоком горе этого не замечала.

— Ты правильно делаешь, пользуясь тем, что тебе принадлежит, супруг мой! — сказала Кокуа, и голос её задрожал.

— О, я всегда и во всем поступаю правильно, — ответил Кеаве и, подойдя к сундуку, взял оттуда деньги. Но при этом он посмотрел в уголок, где они обычно держали бутылку, и не увидел её там.

И тут сундук заколыхался, как морская волна, и комната завертелась, как кольцо дыма, ибо Кеаве понял, что теперь он погиб, что выхода больше нет. «Случилось то, чего я боялся, — подумал Кеаве. — Она сама купила бутылку».

Немного придя в себя, он выпрямился; но пот струился у него по лицу, частый, как дождь, и холодный, как колодезная вода.

— Кокуа, — сказал он, — я говорил сегодня с тобой так, как говорить не подобает. Сейчас я снова пойду пировать с веселыми друзьями, — тут он тихо рассмеялся, — и вино покажется мне слаще, если ты простишь меня.

Она охватила его колени, она целовала его колени, и слезы катились у нее из глаз.

— Ах, — воскликнула она, — мне ничего не надо, кроме доброго слова!

— Никогда не будем больше думать друг о друге дурно, — сказал Кеаве и вышел из дома.

Так вот, Кеаве взял из сундука только несколько сантимов — из тех, которыми они запаслись, когда приехали на Таити. Он, разумеется, и не собирался возвращаться к своим приятелям. Его жена отдала за него свою душу, теперь он должен выкупить её ценой своей души, — больше он ни о чем не думал.

На углу возле старой тюрьмы его все еще ждал боцман.

— Бутылка у жены, — сказал Кеаве, — и, если ты не поможешь мне её взять, не будет сегодня ни денег, ни вина.

— Неужто ты всерьез говоришь об этой бутылке?! — вскричал боцман.

— Здесь под фонарем светло, — сказал Кеаве, — взгляни, разве похоже, что я шучу?

— Да нет, — согласился боцман, — ты мрачен, как привидение.

— Так слушай же, — сказал Кеаве. — Вот два сантима: пойди к моей жене и предложи их ей за бутылку; она тут же отдаст её тебе, можешь не сомневаться! Принеси бутылку сюда, и я куплю её у тебя за один сантим, ибо продать бутылку можно только себе в убыток. Но ни словом не обмолвись ей о том, что послал тебя я!

— А ты не собираешься одурачить меня, приятель? — спросил боцман.

— Хотя бы и так, тебе это ничем не грозит, — возразил Кеаве.

— И то верно, приятель, — сказал боцман.

— А если ты мне не веришь, — добавил Кеаве, — можешь убедиться сам. Как только выйдешь на улицу, пожелай, чтобы у тебя был полный карман денег, или пинту лучшего рома — словом, все, что душе угодно, и тогда увидишь, чего стоит эта бутылка.

— Хорошо, канака. Я попробую, но если ты надо мной потешаешься, я тоже потешусь над тобой — палкой!

И вот боцман отправился по улице к дому Кеаве, а тот стоял и ждал. Он стоял почти на том же месте, где в предыдущую ночь Кокуа ждала старика, но Кеаве был более тверд. Он ни на миг не поколебался в своем решении, и только сердце его сжималось от отчаяния.

Кеаве казалось, что он ждет уже целую вечность. Наконец он услышал чье-то пение в темноте — то пел боцман, но удивительно: у него был совсем пьяный голос.

Вскоре и сам боцман возник в круге света от фонаря. Он пошатывался и спотыкался. Волшебная бутылка была спрятана во внутреннем кармане, в руке он держал обыкновенную бутылку и, подходя к Кеаве, поднес её ко рту и отпил несколько глотков.

— Ты достал её, я вижу, — сказал Кеаве.

— Ну, ну, подальше! — крикнул боцман, отскакивая от него. — Только подойди, и я расквашу тебе морду! Ишь, чего захотел, чужими руками жар загребать!

— Чужими руками жар загребать? — удивился Кеаве. — Я тебя не пойму.

— А тут и понимать нечего! — заорал боцман. — Она мне по вкусу, эта бутылка, вот что. Как это она мне досталась за два сантима, я и сам диву даюсь; но уж, будь уверен, ты не получишь её за сантим!

— Ты… ты не хочешь продать её? — еле вымолвил Кеаве.

— Нет, любезный! — прорычал боцман. — Но, если желаешь, я дам тебе глоток рома!

— Послушай, тот, у кого останется бутылка, отправится прямиком в ад.

— Ну, мне и так другого пути нет, — ответил боцман, — а лучшей компании, чем эта милашка, мне не найти. Нет, приятель, — снова закричал он, — бутылка теперь моя, а ты пойди поищи другую!