Сказки Белого Ворона [1–10]

В полпятого он закончил. Никто больше не проезжал. Днем здесь будет непрерывное движение. Накуртка собрал оставшиеся краски — в баллонах перекатывались металлические шарики. Они были нужны, чтобы краска не засыхала. — Не успеет.

Смотал ленту ограды и, уходя, оглянулся последний раз.

Вереница уродов, на пятнадцати метрах, на высоту роста Накуртки, сгибались под стеной, держали ее, придавленные ей, вырывались из-под стены. Высунутые языки, открытые флюоресцирующие красные рты. Краска стекала с рук и ползла по асфальту. То, на чем стоит город, — их не видит никто. Теперь. Услышат.

На этой широте нет белых ночей. Небо надвинулось тучами: всё на руку Накуртке. Он шел в центр. Доски он побросал под стеной, некоторые прислонил к нарисованным рукам — они вцепились в них, как в опору: рычаг; а трафареты сунул в попавшийся по пути мусорный ящик. Больше они не нужны. Но краску надо израсходовать.

Он перешел через мост и увидел… Такое было трудно ­предугадать; но Накурткин глаз бил, как молния. Город ощутил Накуртку. И подсовывал, словно яблоня, просящая, чтобы ее отрясли.

У свежего рекламного стенда, на пять метров вознесшегося над парапетом реки, стояла, забытая, металлическая хрупкая лестница. Соратники Накуртки — только наоборот. Скоро они вернутся.

Накуртка взлетел над землей.

Лестница подрагивала под ногами. Никто ее не держал. Чтобы зарисовать весь плакат с рекламой квартир в новостройке — Накуртке следовало бы спускаться, двигать ее, потом забираться обратно.

Накуртка перебрался на металлическую полосу, на которой снизу натягивался стенд. Согнувшись, он цеплялся за нее одной рукой. Ползя по стенду, как муха, выворачивая голову вверх, он наносил поверх рекламы мост — возвышающийся перед ним. Накуртка размахивался — сколько хватало руки. Краска шипела, вырываясь из баллонов; лучшая краска из спецмагазина, схватится уже через пять минут и не просто ее оттереть; пустые он бросал вниз. Он почти не видел свой холст. Но у Накуртки глаза были на руке. Небрежные полосы и потеки складывали картину — с пятисот метров охватываемую взглядом: взорванный мост.

Накуртка дополз до дальнего края, нависавшего над самой рекой. Оставалась белая. Потянувшись, он повел баллоном сверху — вниз — и вверх. V. Птичка. Улетала над взрывом, над взлетевшими сваями, падающими в реку машинами — с края и верха плаката.

Спина уловила движение внизу. Не было возможности возвращаться к лестнице. Накуртка вдохнул всеми легкими, локтями поправил рюкзак. Оттолкнулся ладонями и ступнями и прыгнул задом.

В дециметре перед носом просвистел парапет, Накуртка обрушился в воду. И опять: если бы берег был низкий; если бы на дне таился железный лом — Накуртка расшибся бы, с пяти метров. Он вынырнул, хватая воздух, услышал голоса и снова ушел в воду. Полупустые баллоны болтались на спине: избавься от мешка! — будет легче плыть.

Под ногами толкнулась земля. Выставленными вперед пальцами Накуртка уперся в гранит. Под самым парапетом он побрел, по пояс в воде, полушел-полуплыл, отталкиваясь рукой от стены. Парапет оборвался в пользу лестницы. Накуртка выполз на нее и притих. Возбуждение отхлынуло; накатил холод. Хорошо, что июль; что вода. Мутная городская река, в которую сбрасывает отходы канализация.

Рюкзак был при нем.

Мокрый Накуртка стоял перед дверью отделения полиции, в двух шагах от реки. Никого не было. Полицейские умчались по тревоге и бороздили набережную взад-вперед. Никто не искал его здесь. Над дверью торчала камера. Было бы больше времени — он бы ее размозжил.

Держась спиной к камере, он нацепил маску. Потом Накуртка достал последние три баллона. Красный и оранжевый. Еще чуть-чуть синего.

Прямо на двери отделения Накуртка создал из оставшихся красок пожар. Мокрый, хоть выжимай.

Бросив рюкзак, он без спешки пошел во дворы.

Серый рассвет падал на маленькую фигуру, шагающую по краю федеральной трассы на северо-восток. Уже ехали фуры; ни одна не останавливалась поднятой руке. Допотопный ЗИЛ трясся с хлебом для рабочих на стройке, сворачивал через 10 км. Пожалел бредущего мокрого человечка в противопожарной маске.

Через двенадцать часов Накуртка был за 800 километров от города.

Через двадцать четыре часа он был за полторы тысячи.

Последний час шел пешком. Никого не останавливал. Да и некого останавливать, машин под утро едет мало.

Наконец он увидел реку впереди — не та, что в городе: могучая, желтая, неприрученная. Прикрученная. Скованная мостом. На мосту кабинка с одной стороны. На той стороне кабинки нет.

Накуртка сорвал с лица маску и пошел прямо на кабинку; и, проходя, заглянул. Охранник, сидя, спал. Семь утра.

Он перешел через мост и свернул вниз. Пробежал по откосу и скрылся в кустах на крутом берегу реки.

На этом берегу у Накуртки был схрон. Он переоделся; только куртку не сменил: все давно высохло прямо на нем; попил чаю, холодного, из оставленной трое суток назад фляги. Огонь разводить нельзя. Это дальше.

Потом Накуртка выбрался на открытое место. В руках охапка дощечек и веревок. Он собрал и поставил его. Импровизированный мольберт.