Сказки Белой Горы. Часть II

Прежде всего мы навестили Володю Магеровского, для легкой консультации. На наш вопрос, он огорошил фразой, которая была донесена до Лени: «Адвокатура – официально признанный властью институт мошенничества».

И потом были метели, морозы и посещения тщеславных любителей просочится в герои рассказов. За два дня вздорной болтовни, голова моя пошла кругом, подскочило артериальное давление, а уши не желали слушать белиберду. Именно тогда, валяясь после отвратительного обеда на койке, я вспомнил историю пятидесятилетней давности, произошедшую при моём участии.

Стоял студёный февраль 1971 года. Около трёх часов дня я вышел покататься на деревянных советских лыжах, тяжелых и неудобных. Валенки просовывались в ременное кольцо крепления и можно было мчаться с горки от барака к пруду, между помойкой и домом бабы Доры. Манёвренность (если без палок) приближалась к нулю, зато, если не пытаться сворачивать в сторону, можно проскользнуть достаточно далеко.

Едва я приготовился к первой попытке, как из прогона между нашим домом и бараком, на огромной скорости выскочила моя вздорная бабушка. Не дав мне вставить хоть одно слово, она командно-истеричным тоном приказала следовать в лес куда ушёл по пьяни её младший сын, с целью найти его и доставить домой.

Дядя Коля, которому я доводился родным племянником, имел слабость: поддав, он любил понемногу отравлять жизнь окружающим и глумиться в припадке льстивого самолюбия. Его за глаза и в глаза, жители окрестных деревень и домочадцы называли Коляй и «Председатель». Прозвище, кстати, по наследству передалось его старшему сыну, но в отличии от отца, моего двоюродного брата именовали сокращенно-уменьшительно: «Пред» или «Предик».

Коляй с женой Клавдией Степановной (иначе её не величали, она была медсестрой в дурдоме, значительным человеком в тогдашнем деревенском представлении) и двумя детьми обитал в доме матери. Жили они в соседней деревне Сазоново, в километре от моего дома, если срезать путь, наискось пересекая поле между прудом и сазоновским крайним домом Катьки Гусевой, вертлявой и раскованной бабёнки. Мой отец ежегодно протаптывал тропинку от Монаховой канавы до оврага, вредя посевам, но спрямляя путь. Дорожкой этой пользовались все, кому хотелось лет тридцать, а потом ходить стало некуда и некому… Но я отвлёкся.

Бабуля крикливо подталкивала меня:

– Скорее, скорее, езжай – ищи его!

Я от природы любознательный, но не любопытный, однако, озадаченно поинтересовался:

– В какую сторону он ушёл?

Бабка слегка опомнилась и указала на ближайший лесок Долгово:

– Туда пошёл окаянный! Спеши, замёрзнет ещё, скотина такая!

День был не особо морозный. Солнце ещё светило, клонясь к лесу за речкой.

Зимы в те годы выдавались снежными, но компенсировались настами, по которым спокойно ходили в любом направлении, часто поверх заборов. С восьмидесятых годов двадцатого века, куда-то эти насты пропали, а бывало, лошади с санями разъезжали направо и налево, не проваливаясь. Тот февральский нас ещё недостаточно окреп, но даже тогда, нога не погружалась в него глубже десяти сантиметров.

Не забегая домой, заскользил с бугорка вниз и, перебравшись через овраг, взял правее, на Долгово. Задул попутный юго-западный ветер, который с каждой минутой крепчал и подталкивал в спину. Падающее на макушки сосен солнце закрыли налетевшие облака, а вскоре задула метель. Я стал описывать полукруг, понимая, что должен наткнуться на следы снегопроходца. Вскоре пропойца-неадекват был обнаружен лежащим в кустах ивняка. Стоило чуть опоздать и, буквально минут через двадцать, метель спрятала следы «Председателя», зализав их снежными языками. Пришлось долго его трясти и тормошить прежде, чем он проснулся, или очнулся. Мне ещё не исполнилось тринадцати лет и поднять взрослого мужика стоило больших усилий.

Дядька, едва придя в себя, стал согревать руки дыханием и стянул с меня варежки.

– Тёплые – удовлетворённо сказал он и засунул руки в карманы телогрейки.

А дальше началось каторжное путешествие. Напрямую идти – метров семьсот, совсем, казалось бы, немного, но уже на первых ста пятидесяти шагах, я понял: так не дойти. Коляй постоянно норовил улечься в сугроб и пришлось двигаться в сторону дороги, метрах в четырехстах от места, где мы находились. Я, не стесняясь плакал, полуведя, полутаща пьяного родственника, который умудрялся ещё подшучивать надо мной. Будь я постарше, догадался бы за шесть-семь минут добраться до дома спасаемого и отрядить жену с бабушкой на помощь пьянчуге. До дороги я его волок три часа (менее ста метров в час), в надежде, что прохожие помогут доставить дядю по назначению. Когда я выполз на утрамбованный дорожный снег, то улёгся и минут пять восстанавливал дыхание, обливаясь потом и не обращая внимания на холод (правда относительный). Когда озорник «Председатель» почувствовал под собой твёрдую опору, он вдруг пошёл своим ходом, слегка покачиваясь. Минут через пять-шесть мы входили в дверь его дома.

Из большой комнаты выглянула жена Коляя: