Сказки Белой Горы. Часть II

Кирилл неоднократно страдал от мусульманских кулаков начальника. Иной раз за дело, иной – из личной неприязни. Его полукавказская душа (он родом с южного побережья Каспия, из русского в нём только имя, да православная вера, совсем как у Онегина Гаджикасимова) вознегодовала и требовала мести.

Справедливости ради надо признать Кирилла образцовым лентяем с хорошо подвешенным языком, но, увы, без царя в голове. За это ему чаще всего и попадает. Расстроенный очередным бесплодным судебным заседанием (всеми путями рвётся на свободу и для осуществления мечты вызвался работать), он пошел побродить по главной транспортной артерии между цехами, размышляя: как дальше быть?

Там, где производственные здания заканчиваются и начинается сельхозучасток, обрывается асфальтовая дорога, в виде границы выставлен забор с колючей проволокой, но всегда открытой калиткой. Асфальтированную часть держит под прицелом камера. Её установили не так давно, для выявления тунеядствующих осужденных, числящихся на работе или учёбе, на самом деле рыскающих по промке без дела, или решающих свои насущные вопросики.

Подойдя почти вплотную к ограде и не имея намерения двигаться за калитку, Кирилл услышал ненавистный подподковничий голос:

– Иди сюда!

Получать тумаки желания не возникло:

– Зачем?

Что придуриваешься? Подходи – бить буду.

– Не пойду, вам надо вы и идите.

При своей вспыльчивости, иной раз труднообъяснимой, Хафиз Гафуров понимал: за избиение под камеру, на его славной карьере можно ставить крест. А кресты он недолюбливал с детства:

– Я тебе последний раз говорю: быстро подошёл ко мне!

– Не пойду! Во имя Христа не пойду.

Кирилл вспомнил опасные слова и сам испугался. Однако оробел и производственный царёк – дело принимало нежелательный оборот:

– Ладно, хрен с тобой, бить не буду, но всё равно сюда иди – пинка хоть дам.

Но тут осмелел Кирюша, чуя, что недо-Гоголь дал слабину и задний ход:

– Хорошо, я подойду, только сбегаю за арматуриной на участок КБО.

– Дурак, полный ишак! Ты хоть знаешь, что будет тебе за это?

– Знаю, по УДО не смогу выйти, но мне остались-то считанные месяцы. Так, что Николай Васильевич, наплюю на всё и досижу как-нибудь.

– Дебил! Тебе добавят, да так добавят (у меня в Плавском суде всё схвачено), что мало не покажется.

– Сомневаюсь. Если я подниму вопрос об издевательствах на религиозной и межнациональной почве… К тому же вам должно быть известно, чей я сын. Мне дали не пятнадцать, а только пять лет. Делайте вывод!

Николай Васильевич Негоголь, бушуя в душе, удалился в сторону автосервиса и перекачки…

Редкие ночные пьянки в бараке, выявляют попавших за решетку из-за алкогольной зависимости. Таких немного – процентов десять-пятнадцать. Пить им нельзя в принципе – настолько меняется поведение под действием винных паров. На первом часу послеотбойного застолья, они начинают визжать, плакать, истерично выкрикивать бессмыслицу. Таким, на сходняках, ставят запрет на пьянку. В бараке, после пьяной ночи, тишина – дрыхнут все. Спят те, кто пил и остальные, кому они мешали отдохнуть.

С утренней проверки уволокли в «холодную» двоих не протрезвевших – Терьера и Медлительного Рекса. Первого тащили под руки, а он визгливо подвывал, зато Рекс бежал радостно и вприпрыжку.

К обеду взъярилась и разбушевалась февральская метель, закручивая между зданиями вихри замысловатых фигур. Белорус Слава полагал, что вьюга пришла надолго, но, к счастью, его прогнозы не сбылись. Хлопья снега постепенно редели, пока не исчезли вовсе. Ветер дул легкими порывами, смягчаясь с каждым часом.

На вечерней проверке нудный Мурад измучил Лесника дурацким вопросом: «Почему не летают самолёты над колонией?»

Над нами ежедневно, в начале девятого утра проплавают в юго-восточном направлении три-четыре авиационные машины, а после пяти, они же, или похожие, мчатся назад, на северо-запад. Возможно, сегодня не лётная погода, но это звучит слишком банально, а недалёкий андижанец от Лесника не отвязывается. Пора приходить ему на помощь.

– Мурад, что же ты, лопух, не следишь за событиями? Забастовка у кочегаров началась. Андижанец, подозревая подвох, недоверчиво спрашивает:

– Зачем кочегары? Какая забастовка? Ты шутишь?

– Ну вот, учи теперь тебя безграмотного. Самолёты разные бывают – на керосине работают, на бензине, на солярке, на угле…

Стараюсь говорить уверенно, как профессор на лекции, иначе Тюбетейкин непременно почует насмешку. Тот всё равно сомневается:

– На угле паровозы, я знаю, не обманешь меня.

Мы с Лесником переглянулись, а Серёга Брянский, вытараща глаза, хотел уже что-то высказать неучу, но я предупредительно прижал палец к губам. Ну и Мурад! Оказывается, ему неизвестно о замене паровозов на тепловозы и электровозы ещё в раннюю «брежневскую» эпоху. Лесник, глядя мимо Мурада на загаженный кошками сугроб, тихо произнёс:

– Это у вас только паровозы на угле, а в России много угольной техники.

Я возразил Леснику:

– Что ты! Какой у них уголь? Ихние паровозы на кизяке работают.