Сказки города

У Теодора был собственный бог. Бог любил Теодора всем своим огромным, как Земля, сердцем, и Теодор любил бога своим еще маленьким, но горячим, как уголек, сердечком. Они часто гуляли вместе. Ноги у бога были большие, мозолистые; пока было тепло, он ходил босиком, уминая ступнями деревенский большак. На ступни налипали песчинки и сухая трава, падавшая с телег, которые ехали с сенокоса. Теодор носился по большаку, и его куцый хвостик бешено мотался от счастья. Бог смотрел на него и смеялся, громко, сочно, и его лицо раскалывалось сотней морщинок.

Деревенские здоровались с его богом. Они останавливались поболтать прямо посреди улицы, и говорили о детях, урожаях, козах – очень важных вещах. Они звали бога Бабка Тамара и, кажется, совсем не знали, что это бог.

Бабка Тамара была молодцом. Ей было уже за семьдесят, но она держала несколько дойных коз и управлялась с ними сама, без помощи. Ее тело было большим и не по-старушечьи мощным, волосы она носила вроспуск, и они седой шалью покрывали плечи и стекали до пояса. Лишь за работой она неволила их, стягивала в тугой пучок на затылке.

До нынешней весны она жила одна. Ранним маем, когда даже природа еще толком не разлепила глаза и едва лишь накинула на землю первую зелень, бабка Тамара совершила чудо. Некто из деревенских, недобрый человек, швырнул в воду мешок со слепыми щенятами. Не хотел кормить живой излишек. И так бы ушел этот мешок на дно, не случись рядом бабка Тамара. Услыхала писк, и, не думая, не сомневаясь, сиганула прямо с мостков в холоднючую воду. Чуть было не опоздала.

В мешке оказались трое. Мокрые замерзшие комочки, нахлебавшиеся реки. Бабка Тамара вытряхнула из них воду, натерла спинки, и, когда все трое зашевелились, пристроила на груди и понесла домой. А там подложила под бок своей престарелой Мурке – грей, мол, наши теперь. Когда кошка начала вылизывать любопытные носы подкидышей, она скинула промокшую одежду, завернулась в лоскутное одеяло и уселась у зеркала, вычесывать водоросли из длинных паутинчатых волос.

Никому она не сказала ни про щенят, ни про того, кто их бросил в воду. Лишь однажды вдруг остановилась на дороге да обернулась вслед неопрятному мужичонке.

– Гадкий ты человек, Григорий.

И ушла своей дорогой.

А щенки подросли, окрепли и обещали превратиться в добротных сторожей. Все, кроме одного – этот был хроменький, меньше и слабее остальных. И льнул к бабке Тамаре, как к родной матери.

Рядом с Тамариной избой был большой пустырь, ничейное поле. Когда солнце повернуло на июль, нашелся на эту землю охотник – приехал из города толстый гладкий человечек с такой же толстой, гладкой женой. Оба пенсионеры, но не из бедных. Построили дом, обнесли забором, за забором посадили сад. И пришли к бабке Тамаре, оба, под руку.

– Щенки у тебя хорошие. А нам бы кого, чтоб дом охранял, – сказал он.

– Ты не бойся, обижать не станем, – пообещала она.

Бабка Тамара поглядела на них и решила – что уж там, люди хорошие. Таким и поверить можно. А те не одного взяли, а сразу двух – брата и сестричку. Чтобы веселее было. Как только гости ушли, бабка Тамара поглядела на оставшегося хромоножку и подмигнула:

– А ты при мне будешь. Не возражаешь, а?

Щенок не возражал. Бабка Тамара назвала его Теодором. И, сама того не зная, стала его богом.

Прошло несколько лет. Теодор вымахал в огромного, не подойдешь, кобеля. Шерсть у него стала длинной, серой, лапы – мощными, куцый хвост превратился в хвостище толщиной с метлу. Хромал пес по-прежнему, так что быстро не бегал. Да бабке Тамаре быстро и не к чему было. За последние годы она стала сдавать. Как это часто бывает с крепкими, радостными старухами, которых старость, кажется, побаивается, начав дряхлеть, она дряхлела быстро. Теперь ходила, опираясь на палку, или держась за загривок своего Теодора. С козами ей помогала тихонькая девчушка, Сашенька. Денег за работу брать не хотела, и бабка, чтоб не задолжаться, учила ее делать нежный козий сыр и белый, как облака, творог.

И никогда не говорила, что ее дед однажды выбросил в воду щенят.

Так и вышло, что эта самая девчушка первая узнала, что бабка Тамара слегла. Ничего у нее не болело, просто тем утром не оказалось в некогда мощном теле сил, чтобы подняться с постели. Когда перепуганная Сашенька позвала к бабке своих, та лежала да поглаживала сидевшего возле нее встревоженного Теодора.

– Ты чего ж это, баба Тома, никак отдохнуть решила? – зашутила девчушкина мать, а глаза ее бегали по бабкиному лицу, скакали с синеватых губ на впавшие щеки.

– Да, Дуняш, я нынче утром в отпуску, – отвечала ей в тон бабка Тамара. – Теодора бы вот только выгулять.

– Сашенька, сделаешь?

Тихая девчушка потянула было пса, да тот вывернулся из ее тоненьких ручек и улегся у кровати.

– Ты ступай, ступай, – уговаривала бабка, – погуляй с подружкой, ей одной скушно будет.

Теодор неохотно послушался. А там и врач подошел.

Он долго суетился вокруг старушки, путался стетоскопом в ее длинных волосах, шутил, расспрашивал. Оставил пузырек таблеток и вышел. Во дворе поймал Дуню.

– Дочка вы ей?