Сказки и истории (том 2)

Наутро мы выехали чуть свет, потому что до Роскилле путь дальний, а приехать туда надо было пораньше, чтобы церковь осмотреть, да еще отец хотел вечером навестить старого школьного товарища. Так мы и поступили, заночевали в Роскилле, а на следующий день, правда только к обеду, потому что дорога тут пошла самая плохая, самая разъезженная, приехали в Копенгаген. Доехали мы из Корсёра до Копенгагена за три дня, а теперь вы добираетесь туда за три часа. Жемчужины прекрасней не стали, это просто невозможно, зато нанизаны они теперь на новую, удивительную нить. Три недели я прожила с родителями в Копенгагене, и целых восемь дней с нами там был Эмиль, а когда мы поехали назад, на Фюн, то он провожал нас до самого Корсёра, там, перед тем как расстаться, мы обручились! Вот и судите сами, удивительно ли, что я называю дорогу от Копенгагена до Корсёра жемчужной нитью.

Потом, когда Эмиль стал пастором в Ассенсе, мы поженились. Не раз мы поговаривали, что хорошо бы, мол, съездить в Копенгаген, но тут появилась на свет сначала ваша мама, а потом пошли ее братцы да сестрицы, и за всеми нужен был глаз да присмотр. А там отец стал пробстом, и такая настала благодать! Только в Копенгаген мы так и не съездили. Не довелось мне там больше побывать, хотя мы частенько подумывали и говорили об этом. А теперь я уже стара стала, не те у меня силы, чтобы по железной дороге разъезжать, но я все равно на нее не нарадуюсь: ведь какая благодать, что есть железная дорога! Вот и вам теперь быстрее до меня доехать! Теперь, пожалуй, от Оденсе до Копенгагена не намного дальше, чем в дни моей молодости было от Оденсе до Нюборга! Вам теперь и в Италию съездить — все равно, что нам, бывало, до Копенгагена добраться! А это не шутка! Только я-то уж лучше посижу дома, пускай другие ездят, пускай сами ко мне приезжают! И не улыбайтесь, что я, мол, такая домоседка. Я-то задумала путешествие, не чета поездке по железной дороге, куда скорее: когда призовет меня господь, отправлюсь я к дедушке. И вы тоже, исполнив тут свое предназначение и нарадовавшись на этой прекрасной земле, тоже, я знаю, придете к нам туда, на небо, и как зайдет у нас там разговор о днях нашей земной жизни, так — поверьте мне, дети! — и там я скажу, как сейчас: что верно, то верно, дорога от Копенгагена до Корсёра — настоящая жемчужная нить.

ПЕРО И ЧЕРНИЛЬНИЦА

Перевод А. Ганзен

то-то сказал однажды, глядя на чернильницу, стоявшую на письменном столе в кабинете поэта: «Удивительно, чего-чего только не выходит из этой чернильницы! А что-то выйдет из нее на этот раз?.. Да, поистине удивительно!»

— Именно! Это просто непостижимо! Я сама всегда это говорила! — обратилась чернильница к гусиному перу и другим предметам на столе, которые могли ее слышать. — Замечательно, чего только не выходит из меня! Просто невероятно даже! Я и сама, право, не знаю, что выйдет, когда человек опять начнет черпать из меня! Одной моей капли достаточно, чтобы исписать полстраницы, и чего-чего только не уместится на ней! Да, я нечто замечательное! Из меня выходят всевозможные поэтические творения! Все эти живые люди, которых узнают читатели, эти искренние чувства, юмор, дивные описания природы! Я и сама не возьму в толк — я ведь совсем не знаю природы, — как все это вмещается во мне? Однако же это так! Из меня вышли и выходят все эти воздушные, грациозные девичьи образы, отважные рыцари на фыркающих конях и кто там еще? Уверяю вас, все это получается совершенно бессознательно!

— Правильно! — сказало гусиное перо. — Если бы вы отнеслись к делу сознательно, вы бы поняли, что вы только сосуд с жидкостью. Вы смачиваете меня, чтобы я могло высказать и выложить на бумагу то, что ношу в себе! Пишет перо! В этом не сомневается ни единый человек, а полагаю, что большинство людей понимают в поэзии не меньше старой чернильницы!

— Вы слишком неопытны! — возразила чернильница. — Сколько вы служите? И недели-то нет, а уж почти совсем износились. Так вы воображаете, что это вы творите? Вы только слуга, и много вас у меня перебывало — и гусиных и английских стальных! Да, я отлично знакома и с гусиными перьями и со стальными! И много вас еще перебывает у меня в услужении, пока человек будет продолжать записывать то, что почерпнет из меня!

— Чернильная бочка! — сказало перо.