Сказки и легенды

Сердце его рвалось на части; с одной стороны — упреки совести в неверности любящей супруге, с другой — запретная любовь к прелестной Анжелике; оно напоминало колокол, стенки которого издают звон, когда он приведен в движение. Больше, чем вспыхнувшее любовное пламя, жгла и мучила его невозможность сдержать данную принцессе клятву и возвести ее на брачное ложе. Все эти треволнения привели его, между прочим, к правильному выводу, что делить свое сердце надвое — не такая уж большая радость и что любящий мужчина в таких обстоятельствах чувствует себя почти так же, как Буриданов осел[219] между двумя охапками сена. От всех этих невзгод граф совсем потерял свойственную ему жизнерадостность и стал похож на человека, пресыщенного жизнью, которого гнетет атмосфера пасмурного дня, нагоняя на него хандру. Анжелика заметила, что ее любимый выглядит не так, как вчера и позавчера. Она огорчилась и решила сама попытаться переубедить папу, надеясь добиться большего успеха. Плотно закутав, по мусульманскому обычаю, лицо вуалью, она потребовала, чтобы совестливый папа Григорий выслушал ее.

Пока еще ни один человек в Риме не видел принцессы, за исключением священника Иоанна Крестителя[220] во время обряда крещения. Папа принял новообращенную дочь церкви с надлежащим почтением и протянул ей для поцелуя вместо надушенной туфли кисть правой руки.

Обворожительная чужестранка слегка приподняла покрывало, чтобы коснуться губами благословляющей руки папы. Затем она заговорила, облекая свою просьбу в самые трогательные выражения. Однако ее вкрадчивая речь, попав в папское ухо, казалось, запуталась в лабиринте внутренних органов верховного владыки церкви, ибо, вместо того чтобы идти к сердцу, вылетела через другое ухо обратно.

Папа Григорий долго исповедовал прелестную просительницу и нашел в конце концов наилучший, по его мнению, способ, как, не преступая законов церкви, исполнить ее желание соединиться с возлюбленным. Он предложил ей небесного жениха, если она решится сменить свое мусульманское покрывало на монашеское. Это предложение внезапно вызвало у принцессы такой ужас ко всем покрывалам на свете, что она тотчас же сорвала свое и, полная отчаяния, бросилась к подножию трона, простерла к папе руки и, заливаясь слезами, стояла на коленях у его святых туфель и заклинала достопочтенного отца пощадить ее сердце и не принуждать отдавать его другому.

Ее красота оказалась красноречивее слов и привела в восторг всех присутствующих, а слезы, сверкавшие в ангельских глазах, падали как капли горящей смолы в сердце святого отца и, воспламенив ничтожные остатки еще тлевшего в нем земного огня, согрели его доброжелательностью к просительнице.

— Встань, возлюбленная дочь моя, — сказал он, — и перестань плакать. То, что предопределено на небесах, свершится на земле. Через три дня ты узнаешь, будет ли твоя первая просьба к святой церкви удовлетворена милосердной матерью божьей или нет.

Затем он созвал конгрегацию всех казуистов[221] Рима и велел дать каждому из них по небольшому караваю хлеба и кружке вина и запереть их в Ротонде, с предупреждением, что ни одного из них не выпустят оттуда, пока они не решат спорный вопрос единогласно. Покуда у почтенных отцов еще был запас хлеба и вина, в зале происходили такие бурные дебаты, что, соберись все святые в церкви, они едва ли могли бы поднять такой гвалт. Pro et contra[222] всячески взвешивались и колебались, как волны Адриатического моря при штормовом южном ветре. Но стоило заговорить желудку, все стали внимать только ему, и, к счастью, дело было решено в пользу графа, который по этому случаю заказал роскошный обед, пообещав накормить им все казуистическое духовенство, но, конечно, только после того, как с дверей Ротонды будет снята папская печать. Разрешительную буллу[223] заготовили по всей форме, но за приличную мзду, для каковой цели прекрасная Анжелика, правда без малейшего сожаления, глубоко запустила руку в сокровищницу Египта. Папа Григорий дал счастливой паре свое благословение и милостиво простился с нею. Они немедленно покинули папские владения, чтобы отправиться на родину графа и там совершить бракосочетание.

Когда граф очутился по эту сторону Альп и вновь вдохнул родной воздух отечества, сердце его растопила нежность, и он, вскочив на своего неаполитанца, рысью поскакал вперед, в сопровождении одного только туповатого рейтара, распорядившись, чтобы принцесса на другой день не торопясь выехала вслед за ним под охраной ловкого Курта. Сердце бурно забилось в груди графа, когда он увидел в голубой дали три глейхенских замка. Он думал поразить добрую графиню неожиданностью, но весть о его прибытии словно на орлиных крыльях летела впереди него. Жена выехала ему навстречу с сыном и дочерьми и увидела его на полдороге к замку, на цветущем лугу, который в память этой радостной минуты и по сей день называется «Долиной радости».