Сказки Малышки Жюли (СИ)

— Возьми, Кузнец, — Доктор Тондресс с улыбкой вложил эликсир в руки мастера. — Выпей, и ты вернёшь то, что когда-то утратил.

Тот молча принял снадобье и залпом выпил жидкий огонь, вложив в этот глоток последние крупицы веры в доброе человеческое сердце. Несколько мгновений не происходило, казалось, ничего, но глаза мастера понемногу оживали — в них вновь загорались искорки света и тепла. Кузнец распрямился и потянулся — Доктору пришлось отскочить к дальней стене пещеры, чтобы не быть пришибленным могучей рукой, — поднялся и сделал глубокий вздох, будто бы впервые за долгие годы мог дышать полной грудью. Силы вновь текли по жилам мастера, как воды горной реки, — бурным, стихийным, сбивающим с ног потоком.

Не сказав ни слова, Кузнец одной рукой поднял тяжёлую наковальню, которая служила ему сиденьем, взял в другую руку молот и пошёл из пещеры прочь. От каждого его шага земля под ногами ходила ходуном, и Доктор Тондресс, схватив пегаса за уздечку, поспешил следом, опасаясь обрушения сводов пещеры.

Кузнец тем временем, оставив молот и наковальню прямо на земле, сволакивал на плато сухие деревья и разжигал огонь в невесть откуда взявшемся горне. Доктор же с почти детским восторгом заметил, что на Кузнеце появился прочный фартук из плотной кожи и такие же рукавицы, а морщины на лице, прежде глубокие, почти изгладились.

— Я могу чем-то помочь? — крикнул Доктор Тондресс.

— К мехам! — скомандовал мастер, и Док тут же бросился выполнять поручение, чувствуя в себе необычайный прилив радости и энергии. Однако меха, пригодные для Кузнеца, оказались совершенно неподъёмными для Доктора, и ему пришлось проявить смекалку: Док подавал знак, а Луч крыльями наполнял меха воздухом.

Пока огонь в горне разгорался, Кузнец внимательно осмотрел копыта Луча и взялся за каёлку¹. Несколько точных и сильных ударов, и из горы под ноги Кузнецу посыпались ровные брусочки руды — одинаковые по форме, но различные по цвету, всего около ста штук. Мастер перебирал эти брусочки, какие-то оставлял, какие-то откладывал в сторону и соединял меж собой. Вскоре у него осталось всего шестнадцать толстых брусков, в каждом из которых было пять слоёв: один слой блестел, словно золото, во втором Доктор угадал серебро, третий слой был прозрачен, но сверкал на солнце, словно россыпь бриллиантов, четвёртый напоминал своими прожилками благородный малахит, а вот пятый — изменчивый, текучий и подвижный — Док так и не смог распознать.

Пока Кузнец работал, Доктор Тондресс будто позабыл о времени — так заворожило его искусство этого мастера. Каждый из шестнадцати заготовок Кузнец калил в горне добела, затем вынимал клещами, клал на наковальню и ударял молотом, переворачивал и снова ударял — от этих ударов летели искры-молнии и содрогалось небо. Сгустились тучи и разразилась сильная гроза, но волшебный огонь в горне продолжал гореть. Постепенно каждый брусок принимал форму подковы, а когда она была полностью готова, Кузнец клещами опускал её в горный ручей, вода в котором бурлила и пенилась от раскалённого металла.

Гроза прекратилась с последним ударом молота, и вскоре перед мастером лежало восемь пар прекрасных, крепких, но удивительно лёгких подков. Когда же Кузнец, тщательно вычистив копыта Луча, примерил ему подковы, те оказались сделанными точно по размеру и, более того, не понадобилось ни одного гвоздя: подковы будто слились с копытами пегаса, стали с ними единым целым. Это было настоящим чудом, удивительным настолько, что Доктор, уж насколько был сведущ в чудесах, и тот на несколько мгновений лишился дара речи и позабыл дышать.

Доктор Тондресс призвал к себе остальных пегасов, и вскоре вся четвёрка обзавелась прекраснейшими подковами из самого необычного сплава: они нисколько не вредили копытам и защищали от всех напастей, которые только могли случиться в дороге.

— Серебро делает подкову почти невесомой, алмазы — прочной и почти неразрушимой, золото и малахит усиливают природную магию пегасов, — объяснил Кузнец, — а благодаря самородку живицы подкова может изменяться вместе с копытом.

— Я не знаю, как тебя благодарить, Кузнец! — восхищённо проговорил Доктор. — Пусть твой труд вовеки благословенен будет! — искренне пожелал он, и едва только сказал это, как слова отделились от его уст и осыпали мастера с головы до ног золотыми искрами.

«Добрым словом богат бывал», — Доктор Тондресс припомнил слова деда Сарра и понял, что все добрые слова, которые говорили Кузнецу простые люди, благодаря за работу, исполнялись, если сказаны были от чистого сердца.

— Быть может, однажды ты сотворишь для меня хрустальную песню, — с улыбкой сказал Доктор, когда пришла пора прощаться с Кузнецом.

— Как знать, Доктор Тондресс, как знать. Быть может, однажды, — ответил мастер и добавил: — Теперь ты знаешь, как меня найти, если вдруг пегасам понадобятся новые подковы.

— О, да! — кивнул Док и, вскочив верхом на спину Тона, копыто которого, конечно же, уже зажило благодаря чудесному снадобью, и вместе со всеми пегасами вернулся в деревню, чтобы забрать свой дилижанс и снова отправиться в путь…