Сказки немецких писателей

Поэт ясно видел и блеск глаз юной дамы, и улыбку на её свежих прелестных устах, приоткрытых навстречу возлюбленному.

— Что со мною? — прошептал Ганс. — Разве не читал я уже где-то эту повесть?[19] Разве впервые узнал я её сейчас? Эта дама далеко не так прекрасна, как другая, та, что хорошо мне знакома, и если я не увижусь с нею как можно скорей, мне никогда не поправиться. Фантазус, прошу тебя, скажи, куда она скрылась? Почему ты молчишь? Ведь ты не станешь утаивать от меня самое страшное, если она…

Друг отвел глаза. Когда он снова взглянул на Ганса, тот лежал без чувств. Едва затянувшаяся рана открылась, алая кровь залила парчу.

* * *

Молодость спасла его и на этот раз.

В начале марта он уже настолько окреп, что смог, опираясь на плечо друга, добраться до городского кладбища. Они долго стояли перед холмиком со скромной плитой, и глаза юноши не отрывались от имени «Делибаб», начертанном на камне вместо надгробной надписи, пока его взор не затуманился пеленой горячих слез.

Вернувшись домой после этого, первого со времени болезни, выхода на улицу, он начал писать удивительно печальную, прекрасную пьесу, в которой воссоздавалась старинная история любви, история влюбленных родом из Италии. Друг Фантазус помогал ему добрым советом, и дело пошло так споро, что через четыре недели Ганс закончил пьесу.

Чернила едва просохли, как он понес пьесу к старому профессору, который обещал не откладывая её прочесть. Робея, поэт пришел за ответом и был очень тепло принят.

— Ваша трагедия ещё не шедевр, мой юный друг, — сказал старый знаток литературы. — Но как же велика разница между этим произведением и вашими первыми поэтическими опытами! Здесь есть жизнь, есть правда.

И если порой вы ещё неловко выражаете свои мысли, то это — простите такое сравнение — похоже на прыжки щенка ньюфаундленда: хоть и неуклюже, но чувствуется порода. — И добавил, кинув проницательный взгляд на бледное лицо юноши, о происшествии в жизни которого профессор, вероятно, слыхал:

— В каждой строке этого сочинения чувствуется, что написана она кровью вашего сердца.

ГЕРХАРТ ГАУПТМАН

СКАЗКА

В сказке веймарского Олимпийца[20] повествуется сначала о реке скорби — я бы назвал её точнее бурным потоком, — об одном старце, лодочнике, в котором угадывается нечто тождественное веймарцу, и о двух очаровательных юношах, точнее, о блуждающих, или, как ещё говорят, о мерцающих, огоньках.

Эти три образа конечно же бессмертны, подобно тому как бессмертна земля, коей обитателями они являются, как бессмертна та бурная река и тот челн.

И вот однажды всё повторилось снова, так, как было в той сказке: перевозчик, устав от тягот прошедшего дня, лежал в своей хижине и спал, под утро разбудили его те самые молодые люди, они, дескать, спешат, — разве блуждающие огоньки могут что-нибудь делать без спешки? — и хотят поскорее перебраться на тот берег, — странно было бы, если бы они не хотели этого, — согласился он на те уговоры и повез их через реку.

И на сей раз непоседы принялись озорничать, того и гляди утлое суденышко перевернется. И как прежде, рассмеялись они звонко, когда мудрый старец попытался их урезонить: мол, не ко времени затеяли они свои проказы. И вот, когда был челнок уже на середине реки, услышали они, как им вслед кричит кто-то, просит захватить с собой. Недовольны были огоньки тем, что повернул свой челн перевозчик к берегу и взял древнего седовласого старца, тот ему сунул мелкую монетку и, ни слова не сказав, сел в лодку. Показался этот старец огонькам чудаком каким-то, и чудачество сие нашли они весьма потешным. И действительно, одет он был совсем не по моде, не то что сами огоньки, — ноги босы-голы, вместо платья подобающего — ряса какая-то, порченная молью и тараканами.

По лицу его видно было, что давненько обходился он без цирюльника и являл собою этакий живой анахронизм, и казалось даже — так решили по крайней мере его спутники-балагуры, — что немножко не все у него дома, да и дома-то, пожалуй, нет, ни на том берегу, ни на этом.

Так вот плыл тот челн по течению, плавно, мерно катились волны, и завязалась между старцем и перевозчиком беседа. Непонятна она была огонькам, шла беседа та на языке, им вовсе неведомом, это злило их необычайно и разжигало любопытство; но как ни крути, не дано им было речи той понять. И действительно, было в той беседе, судя по всему, много загадочного и неясного.

— Что, уже подошло время? — спросил перевозчик.

— Да, — отвечал старец.

— Тебя это печалит? — снова вопрос перевозчика.

— И да, и нет, — был ответ странника.

— Но ведь знаешь, и господь Бог, не ведающий страданий, должен отказаться от счастья.

— Что думаешь обрести ты на том берегу?

— Ах да, ведь с нами ещё и огоньки.

— Похоже на то, что им весь мир — дом родной.

— Думаю, что да. Единственное, что утешает, — они ведь повсюду излучают свет. Хотя мне самому полезнее целительный воздух, который разливается повсюду в той стране.

— Отчего так, скажи мне?