Сказки перед Рождеством

Пока он пробирался до пашни, то думал о случившемся. Детский смех звонкими колокольчиками леденил душу. Но в какой-то момент, когда появились Анька и Вася – все затихло.

Нет. Тишина наступила гораздо раньше. Послышался какой-то шум, который другой принял бы за подбежавших собственных детей. Но он исходил со стороны поля. А потом оборвался и унес с собой и ребячий смех.

⠀

Мужчина шел тяжелой поступью. Разве должен он так идти на собственных землях? Затем отец оглядел поле хмурым внимательных взглядом. Сначала он ничего не заметил. А затем он выронил из рук дробь от испуга – так подвело его тело. Да и ноги пошатнулись так, что пришлось сделать шаг назад.

Чистое светлое и бескрайнее поле – еще ночью стало причиной тревог. Свободные угодья, они простирались до самих небес. Но никакого источника звука мужчина не нашел. Никаких следов несчастных детей: ношенных старых ботинок или тряпичных кукол. Но хуже того то, что в поле вообще ничего не было. Даже недавно сделанное чучело с несуразной тыквенной головой – испарилось.

Упавшая лицом.

Кристина тонкой рукой открыла дверь квартиры, которую уже давно никто не запирал на ключ. Едва её башмачки, на размер меньше положенного, оказались на пороге, в нос Кристины ударил едкий запах. Запах, который прочно сопровождал её жизнь и, казалось, въелся в неё навсегда. Затем послышался звон стекла.

Кристина разделась и прошла на кухню, где родители, как они говорили, отдыхали. В последнее время отдыхать они стали все чаще, хотя девочке так и невдомек было: отчего отдыхали папа с мамой? Оба уже несколько месяцев как не работали, отец иногда перебивался заработками. Смешно. Ведь именно про таких люди говорят «рукастый». Он умел обращаться с деревом, ставил двери и чинил сантехнику. Но редко этим занимался.

– Тебе нельзя пить, зуб же болит, – притворщицки-заботливо отвел рюмку от лица мамы отец.

Опухшее от попоек лицо матери вздрогнуло. Сложно было предугадать её реакцию: то ли сейчас она огреет отца, то ли примет вину и заплачет.

Кристина и сама оказалась натянутой как струна: дальше все зависит от поведения мамы, а не от неё самой.

«Ах, как жалко! Я бы всё сделала правильно, правильно отреагировала. А теперь мама разозлит папу, они будут снова ругаться. Пожалуйста, промолчи, мама!», – взмолилась про себя Кристина. За зуб матери она тоже беспокоилась: несмотря на то, что лицо мамы уже давно выглядело как после неудачного похода на пасеку, правая щека подозрительно раздулась. Похоже, стоило обратиться к врачу сразу, как только зуб заболел. Но ведь Кристина тоже скрывает боль, лишь бы не идти к стоматологу. Как и многие дети, она привыкла жить с болью. Правда, Кристина преуспела в этом больше остальных, ведь, скрывать она научилась не только зубную тягость.

Вместо ожидаемой реакции мама прыснула. Её тело, некогда стройное и красивое, теперь походило на многослойное одеяние, которое сбросить никак не удавалось. Складки затряслись, и она проговорила:

– А это энестезия. – Мама поспешила чокнуться с рюмкой отца и раздался характерный звон. Затем она опустошила стакан. Отец же немигающим взглядом продолжал на неё смотреть.

– Анестезия, дура! – Он плюнул куда-то на стол рядом с ней.

Кристина, затаившаяся как заклинатель змей, знала, когда её следовало выходить из тени.

– Мам, пап, я пришла, – она подскочила к столу. – Можно покушать?

Обычно это на некоторое время возвращало родителей к жизни: они считали, что их святая обязанность накормить ребенка.

– Мать, наложи, – отец пытался сделать голос командным, а вместо этого горло проглотило часть слов и получилось какое-то клокочущее предложение.

Мама не стала вставать, а повернулась к газовой плитке, на которой стояла тарелка с остывшей водой. В ней давно размокла сосиска и едва мытая картофелина.

Кристина пододвинула табурет и села на его холодную сиденье. А когда-то каждый табурет обтягивал чистый вязаный чехол! Теперь чехлы либо порвались, либо превратились в половые тряпки. Мама Кристины, Глафира, – швея. Она умела шить красивые вещи, но в свободное время предпочитала поджать ногу под себя и молча вязать. Однако звук спиц, бьющихся друг о друга, Кристина уже давно забыла. А вот звенящую тишину после произнесенного тоста ощущала почти ежедневно. И все никак не могла привыкнуть.

Кристина наспех поела и ушла к себе, оставив родителей отдыхать дальше. Она легла, отвернулась к стеночке и тихо заплакала. Настолько, что и сама не поняла, что плачет: пока ухо не провалилось в мокрую подушку.

Каждый день она просила, сама не знает у кого, чтобы это прекратилось. Иногда, совсем на немного, её слышали. Это были самые счастливые дни для Кристины, и самые тяжелые для родителей. Когда алкоголь кончался, а кошельки пустовали, отец шел выворачивать все карманы. Ругался на мать, иногда даже тряс ее за плечи, но правда никогда не бил. От этого Кристине на сердце тоже приходилось легче: есть ведь семьи хуже, в которых родители дерутся. Или в которых вообще нет папы. Мамы живут с другими отцами или вовсе одни.