Сказки под глинтвейн

Мы расставили свечи, поставили на самодельный алтарь чашку с кофе, початок кукурузы, монеты, бокал вина и пару сигар. Я стала посреди комнаты, держа в правой руке коровью ногу: считается, что при уходе Барон Суббота заберёт с собой, то, что находится в руке, если там не будет ничего, можно остаться без конечности.

Дима встал рядом со мной и мы стали читать заклинание призыва.

Я с замиранием сердца повторяла за братом странные слова на чужом языке, вкладывая в них мольбу о помощи и надежду на избавление моего ребёнка от боли. Голос брата был более уверенным, чем мой, но таким же взволнованным. Внезапно пламя свечей дрогнуло, в комнате запахло табаком, а сзади раздался вкладчивый и глубокий мужской голос:

— Чем могу служить?

Внезапно мне стало страшно, но Дима сжал мою руку, призывая к спокойствию. Мы медленно обернулись.

Перед нами стоял высокий мужчина в чёрном фраке, с тростью и в цилиндре. У него не было половины лица, а в руке он держал старые очки.

— Барон, может, вы отдохнёте с дороги? — Улыбнувшись, предложил Дима и повёл рукой в сторону алтаря.

— Благодарю — ухмыльнулся «гость» и прошёл к алтарю, бросив на меня внимательный взгляд своих чёрных глаз. По спине от этого взгляда прошли мурашки, а в сознании стали проноситься воспоминания последних месяцев, заставляя меня прожить всё заново. Выкурив пару сигар, Самеди спросил, глядя на меня:

— Вы позвали меня спасти ребёнка или наказать отца?

— Спасти ребёнка.

— Правильный выбор. Вы хорошая мать, а хорошая мать всегда права, — улыбнулся Самеди, — принеси её дочь.

— приказал он Диме. Тот склонился в полупоклоне, а потом пошёл за Варей.

Мы с бароном остались наедине. Я хотела отвести взгляд от его чёрных, затягивающих в бездну глаз, но чувствовала — если я сделаю это — всё пропало. Поэтому, пересиливая себя, и пытаясь унять дрожь в руках, я смотрела на «Хозяина кладбища». Я не хотела, да и не думала о том, к какой силе мы обратились. Важно было одно — он не говорил нет, не обвинял, он собирался помочь, и его помощь будет действенной настолько, что мой ребёнок выздоровеет. Варя будет здорова. Она будет есть без слёз и боли, улыбаться, она не будет больше таскаться по святым местам, без своего на то желания и забудет что такое больницы. Она будет заливаться звонким хохотом, петь и танцевать, когда вырастет, есть мороженое и курицу с картошкой. Она будет…просто будет.

— Мне нравится. — Улыбнулся Самеди, отпивая вино из бокала. Уйдя полностью в свои мысли, я совсем забыла, что для Барона двери в моё сознание распахнуты.

Когда Дима принёс Варю, Барон поставил бокал обратно на алтарь и шагнул к Диме.

— Варя… — позвал он, улыбаясь. Девочка не испугалась его лица, наоборот, с живым интересом посмотрела на гостя. Самеди склонился над ней и провёл ладонью в воздухе совсем близко от лица моей малышки, но не касаясь её. Я вздохнула с облегчением — Дима предупреждал: тот, кого коснётся Самеди уходит с ним.

— Дети… — с нежностью в голосе проговорил Барон, — прелесть, да и только. Мне грустно, когда они болеют. Отдай дочь матери, — обратился он к Диме, а потом вновь посмотрел на меня, — береги её. И ничему не удивляйся, — усмехнулся он напоследок и растаял в воздухе, забрав коровью ногу.

******

Прошло десять лет. Варя превратилась в красивую русоволосую девочку с голубыми проницательными глазами, весёлым характером и тягой ко всему мистическому. Вспоминая, того, кто её исцелил, я этому не удивлялась.

Маме мы всё же рассказали о вызове Самеди, после чего, она объявила, что теперь у неё нет дочери, и покинула мою квартиру. Дима же заходит каждый день, перепоручив богатых туристов наёмным гидам.

Оформить развод с Игорем я так и не успела — он умер. Говорят, когда он ехал на работу, на дорогу выскочил какой-то мальчишка в костюме и Игорь, чтобы не сбить его резко свернул влево, не заметив фонарного столба. Известие о смерти мужа отозвалось холодом в сердце, я невольно вспомнила слова Самеди: «Ничему не удивляйся». Как бы там ни было — Барон вылечил мою дочь, и я счастлива.

Следующим летом я, Варя и Дима собираемся на Гаити…

За одним столом

Жёлто — серая усадьба, каких по области тысячи. Крошка штукатурки хрипло хрустит под застиранными кроссовками. За широкими окнами клубится бесцветный декабрь.

— Ты что, уснул? — Тёмно-рыжая рука бросила на стол глянцевую колоду. Позер.

Я убрал планшет в сумку, сброшенную у ножки стула, и отодвинул ногой соседний стул, — садись и тасуй.

Шахри улыбнулся до ушей и карты замелькали в пальцах с длинными ногтями.

Эти ногти меня раздражают своей женственностью. Узкоплечий, с круглыми, вертлявыми бёдрами, которые при ходьбе сбивают парней и девушек с толку. Утончённый, ловкий, чёрные кудри блестят как мех норки, бархатно мерцают синие глаза…

Ангел я, а женоподобен он! Может, меня забрали обратно? В Раю тоже, пока не заговоришь, не поймёшь, с кем имеешь дело. Я тоже был таким…

Мои мысли беззвучны. Его руки — нет.

Ветхий зал гостиной наполнился шорохом тасуемых карт. Трефы, бубны, червы и пики мелькают в руках шулера так быстро, что сливаются в чёрно— красный узор.