Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Монтаж деревянного «Рая» занял примерно месяц. Торопиться было нельзя, так как любая ошибка отбросила бы работу на целые недели назад. Поэтому Емельян Иванович все делал сам, используя Иванушку только для такелажных работ, да и то лишь изредка. На этот месяц близнецов переселили в старый дом, на тщательно отмытом и натертом дощатом полу которого они и сделали свои первые шаги. Сперва, повинуясь многомесячной привычке, они старались держаться за руки, но вскоре сообразили, что это неудобно и отцепились, наконец, друг от друга. При этом, однако, если один из них падал, то другой непременно дожидался, когда его братец поднимется. Маруся старалась проводить с близнецами как можно больше времени, но работа на заводе и диссертация постоянно ее отвлекали. Иванушка тоже вышел на работу, и в дневное время близнецам пришлось довольствоваться вниманием двух своих бабушек, а также Алтына и Герасима. Нужно сказать, что близнецы очень быстро оценили ту лавину добра, любви, внимания и заботы, которая исходила от окружившего их квартета. Главной они решили выбрать Василису Прокофьевну, Серафиму Сергеевну назначили своей старшей сестрой, Алтыном просто любовались (что тщеславному коту очень льстило и он то и дело изящно прыгал не для какой-нибудь надобности, а просто развлекая близнецов, которые повизгивали, ударяя в ладошки), а из громадного черного, тщательно отмытого и подстриженного по последней моде иждивением Серафимы Сергеевны Герасима сделали лучшую в мире игрушку. Герасиму нравилось буквально все. Нравилось, когда его дергают за уши или хвост, нравилось, когда на нем укладываются спать, нравилось, когда его в разные стороны тянут за лапы. Такой уж был, видно, у этого пса характер – любил он людей, а особенно маленьких, которых, если надо, он стал бы защищать до последнего своего дыхания. Между тем, Емельян Иванович методично достраивал свой деревянный «Рай». Первым делом он смонтировал небо, представлявшее собой переплетение семи тонких граненых дуг, между которыми располагались круглые планеты, окруженные коронами из змеящихся лучей, три облака и семь ангелов с маленькими, расправленными, как у мотыльков, крылышками. Планеты Емельян Иванович закрепил, а облака и ангелов подвесил на совершенно незаметных рыболовных лесках, от чего они находились в постоянном движении, как бы паря в воздухе. Внизу Емельян Иванович выстроил целую рощу из выточенных им разнообразных деревьев. Те, что стояли ближе к стенам и окнам сплетались своими резными кронами в полуметре от неба. Деревья все были разные, и каждое служило домом для какой-нибудь живности – белки, обезьянки, рыси, маленького леопарда и еще множества разных других зверей и насекомых. Здесь был даже пчелиный рой возле дупла с сотами. На ветвях и между ними Емельян Иванович разместил птиц, некоторые из которых как бы летали, подвешенные на все те же невидимые, но еще более тонкие лески. Прежде, чем навечно закрепить деревья своей райской чащи, Емельян Иванович призвал Иванушку и, встав на четвереньки, начал командовать своим могучим сыном, заставляя сдвигать то или иное дерево чуть вправо или влево, стремясь добиться того, чтобы образовался маленький лабиринт, пригодный для игры в прятки. В принципе, количество и местоположение деревьев Емельян Иванович определил заранее, руководствуясь Марусиной аксонометрией, но на всякий случай решил все перепроверить в ручном, так сказать, режиме. Никаких существенных подвижек не потребовалось, и Емельян Иванович отпустил Иванушку, наказав передать Марусе большое спасибо. «А за что?» – спросил Иванушка. «За то, что она умница – думая о своем, ответил Емельян Иванович – И красавица! – неожиданно добавил он, удивленно подняв брови – Вот ведь как бывает. Я думал, что на всем свете только одна такая женщина, а их оказывается две. Чудеса… И почему нам, дуракам, так везет?» «Пап, ты о чем?» – забеспокоился ничего не понимающий Иванушка. Емельян Иванович хлопнул сына по плечу и с силой вытолкнул его из комнаты. Одну сторону своего райского сада, сплетя ветви трех деревьев, Емельян Иванович превратил в некое подобие «шведской стенки», совершенно безопасной и, главное, очень красивой. Пусть полазают, усмехался про себя Емельян Иванович, намертво вкручивая очередной, до блеска отполированный «сучек», пускай попыхтят, поработают, а парочка синяков, если струсят и слегка навернутся, так это ведь только на пользу. В самом центре деревянного рая Емельян Иванович разместил плоский полутораметровый в диаметре круг, который покоился на сорокасантиметровых волнах, «вскипающих» и превращающихся в мягкую, обрамляющую круг, гряду. Это была колыбель, то место, которое Емельян Иванович отводил своим внукам для сна. Матрасики им положат, бельишко постелют, рассуждал Емельян Иванович, и пусть плывут себе. Вся соль замысла Емельяна Ивановича заключалась в том, чтобы близнецы хотя бы первые три года думали, что место, где они оказались, это и есть самый настоящий мир. Как ни странно, ему это удалось и, не успевшие углубиться в изучение старого дома близнецы, всерьез занялись исследованием выстроенного для них и изобиловавшего интересными подробностями Эдема, в котором нашли все, что им на тот момент было по-настоящему интересно. В этом смысле им многое подсказал Алтын, прыгавший с дерева на дерево, задевая своим хвостом и заставляя совершенно натурально «летать» деревянных птиц. Он то исчезал, то появлялся, уча близнецов тем самым пряткам, о которых так заботился Емельян Иванович, а заодно заставляя их повнимательнее вглядеться в подробности построенного для них деревянного мира. Рассветное, полуденное и закатное солнце, лившееся через три застекленных стены детской комнаты, создавало множество изумительных эффектов, оживляя благородную золотистую поверхность некрашеного дерева. Нужно признать, что Емельян Иванович не был виртуозом столярного дела, но его работа обладала удивительным свойством, которое мгновенно разглядела чуткая Серафима Сергеевна. Этим свойством была цельность. В искусстве «мастером» чаще всего называют того, кто может изобразить все, что угодно, а о шедевре говорят, что он выполнен с «необыкновенным мастерством». Но в случае Емельяна Ивановича этот штамп не годился, как и все остальные штампы, которыми пользуется классическое искусствознание. Скажем больше – никакого оценочного (с точки зрения качества) критерия для работы Емельяна Ивановича подобрать было невозможно, да и не нужно. Его работа стала ясным и бесхитростным проявлением того, что принято называть жизнью. «Живое-неживое» – вот и весь словарь «искусствоведческих» терминов того мира, который создал Емельян Иванович. И этому впечатлению чрезвычайно способствовало то, что все было сделано из единого материала, сохранившего свой естественный благородный цвет – цвет сердцевины живого дерева. Забегая вперед, скажем, что как Емельян Иванович и хотел, покинув свой младенческий рай, ни Петр, ни Емельян о нем не забыли, возвращаясь под его сень при первой возможности, хотя их изумительно сложившиеся героические судьбы предоставляли эти возможности очень и очень редко. Короче говоря, работа удалась на славу, произведя на всех домашних, включая скептичного, но теперь совершенно покоренного увиденным, Лавра Ильича, огромное впечатление, которого сам автор не заметил, прикидывая в уме, а все ли закреплено на совесть. Слушая похвалы домочадцев, напрочь лишенный честолюбия Емельян Иванович только пожимал плечами и рассеянно кивал. Он довольно сильно похудел и, видимо, страшно устал. Это чувство было ему незнакомо и теперь он чуть ли не впервые в жизни ощущал слабость и какую-то внутреннюю пустоту. Василиса Прокофьевна тоже впервые видела своего мужа-богатыря таким усталым и совсем растерялась, не зная, как ему помочь. Она по пять раз в день усаживала Емельяна Ивановича за стол, готовя самые любимые его кушанья, но ел он очень и очень мало, зато постоянно устраивался где-нибудь вздремнуть. Однажды он заснул в своей мастерской, сидя на полу и привалившись к стене, страшно перепугав своей позой убитого человека Василису Прокофьевну, повсюду его искавшую.