Сказки про Ивана-Царевича и Иванушку-Дурачка

Иван никогда не делал секрета из своей не совсем обычной работы, подробно рассказывая Маше обо всем, что с ним приключалось, также, как он отчитывался перед Юрием Андреевичем или Эсфирью Эмильевной. Но в разговорах с Машей Иван бывал более окровенен, пересказывая не только события, но и свои даже самые мимолетные ощущения и ассоциации. По этой причине Маша оказывалась гораздо более осведомленной в делах Ивана, чем его придирчивое начальство. С некоторых пор младший Иван стал внимательнее прислушиваться к разговорам родителей, которые никогда его не отсылали, если надо было серьезно поговорить. Как-то раз Иван сказал сыну: «Все, что говорится в этой комнате (это была либо кухня, либо Иванов кабинет), в этой комнате должно и остаться. Ясно?» Младший Иван кивнул, польщенный доверием и, что уж там говорить, рискованной причастностью к неким тайнам, о которых никто из посторонних не должен был знать. Странными казались младшему Ивану сами тайны. Да в это никто и так бы не поверил, рассуждал младший Иван, попробуй я рассказать, что мой папа на самом деле Иван-Царевич, который беседовал со всадниками Апокалипсиса, а потом с важным заданием ходил на тот свет – засмеют ведь. Но из всех Ивановых приключений младший Иван сразу же выделил два – спасение и описание работ Крайнова, которые Иван обещал ему показать после того, как полностью закончится их реставрация, а также присутствие в городе Михаила Архангелова, то есть Микеланджело, хотя и нового, никому пока неизвестного. Разговоры про политику, музыку и тот свет младшему Ивану были на тот момент не особенно интересны, а вот к изобразительному искусству его тянуло, и чем дальше, тем сильнее. Он уже второй год по вечерам трижды в неделю ходил в детскую художественную школу, но ему там не нравилось. «Ерундой какой-то занимаемся – жаловался он отцу – Время только зря тратим. Горшки какие-то, яблоки пластмассовые. Бредятина, короче, скукота». Иван сочувственно пожимал плечами и говорил, что нужно потерпеть пока, чтобы потом поступить в училище, а дальше в институт… Ивану с Машей корявые рисунки и этюды младшего Ивана нравились. Не из-за техники исполнения, конечно, а из-за того, что было в них нечто такое, что являлось выражением личности любимого ими автора. Даже чудовищные по степени своей бессмыслицы школьные постановки младший Иван умудрялся изобразить так, что на них становилось почему-то интересно смотреть. Но по-настоящему интересными были маленькие рисунки, которые младший Иван делал для себя (в бестолковой ДШИ, которую он посещал, домашних заданий вообще не давали), запечатлевая все, что привлекало его внимание. Это мог быть какой-нибудь предмет или пейзаж, или вычитанная из книжки сюжетная сценка, да все, что угодно. Младшему Ивану, кстати, принадлежит первая портретная зарисовка его сестры (будущей Марьи-Искусницы, если кто-то еще не догадался), остававшейся на тот момент еще безымянной. С некоторых пор свои набеги на книжные и букинистические магазины Иван стал предпринимать в компании младшего Ивана, заложив тем самым фундамент домашней библиотеки по искусству, хранившей в себе ответы на все возможные профессиональные вопросы, которой повзрослевший и вошедший в полную свою силу младший Иван со временем будет чрезвычайно дорожить и справедливо гордиться. А пока дело шло к тому, что младший Иван был в шаге от того, чтобы бросить на фиг постылую художественную школу и углубиться в дебри ядовитого профессионального терновника, заготовленного специально для талантливых самоучек. Но в один прекрасный день все изменилось. День был и в самом деле прекрасный – тихий, с легким морозцем и неспешным безветренным снегопадом, превращавшим в произведение искусства все, к чему он прикасался. «Новая жизнь, мам! К нам в художку Баба Яга пришла преподавать» – объявил с порога младший Иван, стаскивая заснеженное пальто и отработанным движением накидывая зимнюю шапку на рожок вешалки. Вышедшая ему навстречу Маша чуть склонила голову, вглядываясь в сына и пытаясь понять, что могло до такой степени моментально изменить выражение лица ее обожаемого мальчика. Всю его мимику, его взгляды, улыбки, сморкания, шмыгания и потягивания носом, все кашли, все жесты и жестики она знала наизусть. Но сейчас было что-то новое и Маша не знала пока, радоваться ли этому новому, или же приготовиться к обороне и начинать трудную битву, исход которой невозможно предвидеть. «Щас расскажу» – бормотал младший Иван, переобуваясь, и вдруг застыл. «Что такое?»– забеспокоилась Маша. «Да вот же, смотри, как красиво вода растаяла возле ботинка!» – сияя, объявил младший Иван, показывая себе под ноги. «Бабой Ягой» школьники, большинство из которых были девочки, с первого же взгляда нарекли Ольгу Николаевну Корнилову, пришедшую в детскую художественную школу в середине года, чтобы заменить ушедшую в декрет учительницу. Ольге Николаевне было лет, наверное, семьдесят, если не больше, и на вид она вправду напоминала Бабу Ягу из иллюстраций Билибина к русским народным сказкам. Длинный крючковатый нос, нахмуренные седоватые брови, резко очерченные скулы, глубокие носогубные складки, чуть кривоватый, как бы искаженный постоянной усмешкой, бесцветный рот и выдающийся вперед острый подбородок в сочетании с небрежно зачесанными пегими космами волос, собранных на затылке в бесформенный пучок – ну вылитая Баба Яга! Странная тетка, подумал младший Иван и, вытащив свой альбомчик, тут же набросал ее портрет. Так, для памяти и чтобы потом посмеяться вместе с родителями. Но не тут-то было. Едва младший Иван начал засовывать свой альбомчик в рюкзак, как почувствовал на плече чью-то властную руку. Над ним стояла Баба Яга и, глядя прямо ему в глаза, потребовала: «Покажи альбом». Оторопевший младший Иван протянул альбом Бабе Яге, которая принялась его медленно перелистывать. Вернув младшему Ивану альбом, Баба Яга обвела взглядом притихших учеников и спросила: «Кто-нибудь еще занимается рисованием?» Одна девочка вынула из рюкзачка альбомчик с нарисованным на нем енотом и протянула Бабе Яге. Та брезгливо взяла альбомчик, мельком перелистала и не вернула, а практически отшвырнула его в сторону хозяйки. «Так – сказала Баба Яга неожиданно звучным с легкой хрипотцой низким голосом – Большинство из вас наверняка ошиблись дверью. Но мы это быстренько починим, не беспокойтесь. Всю эту хрень немедленно убрать – она указала на натюрморты с горшками и муляжами – И мне нужен стол посередине класса. Ясно?» Все пятнадцать учеников молчали, сидя на своих местах. Поняв, что приказ не будет выполнен, Баба Яга прошлась по аудитории, сметая на пол один за другим поставленные вдоль стен натюрморты. В классе воцарился хаос. Ученики сгрудились посередине, сторонясь осколков разбитых Бабой Ягой горшков, как ядра пролетающих пластмассовых муляжей и облачков многодневной пыли от сброшенных на пол фоновых драпировок. «Прибираться не надо – сообщила Баба Яга – Я сейчас пойду покурю, а за это время вы, бездельники, должны подготовить мне покрытый белой тряпкой стол посередине мастерской. Если стола не будет, то… – она чуть помедлила, но потом с чем-то вроде улыбки закончила – все вы и даже ты – она ткнула пальцем в младшего Ивана – можете идти в жопу». «Курила» Баба Яга минут пятнадцать и этого времени хватило, чтобы напуганные школьники (школьницы, главным образом) немного пришли в себя и выполнили-таки повеление сумасшедшей училки. Две девочки стали названивать своим родителям, жалуясь на то, что их чуть было не послали в жопу, что неизбежно должно было обернуться для Ольги Николаевны крупными неприятностями. Но, забегая вперед, отметим, что никаких неприятностей у Ольги Николаевны не случилось, так как она сумела не просто очаровать, но прямо-таки покорить возмущенных родителей, внушив им мысль, что наконец-то их чада смогут получить хоть малую часть того, за что они все это время прилежно платили. «Либо деньги на ветер, либо я слеплю из них малюсеньких – Ольга Николаевна сдвигала большой и указательный палец своей красивой руки – но все-таки художников. Хотите?» Немного поерзав, родители кивали и уходили, прося не употреблять впредь бранных слов, на что Ольга Николаевна отвечала, что если бы их дети, бедняжки, не слышали этих слов дома… Ну дальше все понятно. А в тот памятный первый день Баба Яга подняла с пола и положила на белую поверхность стола несколько осколков разбитых ею горшков. «Смотрим, ассоциируем, рисуем – скомандовала Баба Яга – Но сперва смотрим и рисуем то, что видим. А видим мы свет, фактуру, материал, пространство. Вот это вам и нужно передать. А потом пусть будет ассоциация. Что это за обломок? Фрагмент пейзажа, кусок погибшей планеты или вещдок бытового преступления? Вам решать, вы демиурги. Кто такой Демиург узнаете из интернета. А сейчас на своей полумертвой картинной плоскости вы можете все. Ясно вам – все! Творите, бездельники». И вышла. Так для младшего Ивана началась новая жизнь, о которой он оповестил Машу, вернувшись из школы после первой встречи с Ольгой Николаевной Корниловой – Бабой Ягой. С этих пор младший Иван рисовал непрерывно, отвлекаясь только на уроки, чтение и иногда на вечерние разговоры в отцовском кабинете. «Ну, что нового?» – спрашивал Иван. «Фронтально-фризовую композицию изучаем. Баба Яга задание дала сделать сто грамм калек с греческой вазописи. Руку, говорит, надо набить на скупом, функциональном рисовании. Я вот себе записал, чтобы не забыть». «Как это? – недоумевал Иван – Граммы-то здесь при чем?» «А при том, что она возьмет на ладонь пачку калек, подержит секунду и скажет, чтобы к следующему занятию сделал столько же. Линия, говорит, это великая сила, которой нужно овладеть, а достигается это упражнением и мозгами». «Мозгами?» «Вот именно. Баба Яга говорит, что рисование, это мозги. Как думаешь, так и нарисуешь». «А кальки зачем?» «Чтобы руку набить и не делать лишних движений, чтобы все по делу, каждая линия. И для композиции пригодится. У греков же на вазах как раз фронтально-фризовая, понимаешь?». Иван с удивлением слушал младшего Ивана, а тот продолжал: «Баба Яга говорит, что рисовать, это скоро будет очень модно, а хорошо рисовать, это будет по-настоящему круто». «Ты сейчас про школу говоришь?» – уточнял Иван. «Нет, папа, это я про все, про весь мир. Баба Яга говорит, что скоро в мире из-за технического прогресса будет несколько миллиардов невольных бездельников. Руки у людей будут свободны, а головы-то нет, понимаешь? Баба Яга говорит, что только творчество может спасти людей от одичания. Театр, там, музыка всякая, литература, ну и искусство, само собой. И даже в первую очередь искусство, как она говорит». «Она что же, лекции вам читает?» «Да нет, мы рисуем, а она похаживает по мастерской и грузит нас помаленьку». «По мастерской?» – поднимал брови Иван. «Ну да, Баба Яга запретила говорить «класс», а только мастерская. Нам это нравится, кстати». Альбомы, вдоль и поперек изрисованные младшим Иваном, все множились, но Иван всегда выкраивал время, чтобы их внимательно рассмотреть. И вот однажды он наткнулся на серию очень и очень странных зарисовок, что подвигло его на то, чтобы немного порасспросить младшего Ивана (это и было то «кое-что», так встревожившее младшего Ивана).