Сделав такое вступление, старик принялся рассказывать юноше разные удивительные истории и нарассказывал столько всего, что у Саида голова пошла кругом и он твердо уверовал в то, что все произошедшее при его рождении: и перемена погоды, и сладкий запах роз и гиацинтов — все это не что иное, как счастливое предзнаменование, знак того, что он находится под покровительством какой-то могущественной доброй феи, а трубочка ему дана для того именно, чтобы он мог ее вызвать, оказавшись в беде. Всю ночь напролет он грезил о замках, волшебных лошадях, чудесных духах-гениях и тому подобном, погрузившись в настоящее царство фей.
Но уже на другой день, к сожалению, ему пришлось на собственном опыте испытать, что все эти грезы во сне и наяву в обычной жизни ровным счетом ничего не стоят. Неспешно двигаясь, караван проделал уже б
Храбро сражались путешественники из Бальсоры, но разбойников было человек четыреста, они подступили со всех сторон и уже издалека начали метать стрелы, убив немало из тех, кто защищал караван, а когда, совсем уже приблизившись, они пустили в ход копья, то стало ясно — никому пощады не будет. В этот страшный миг вспомнил Саид, отважно сражавшийся в первых рядах, о своей дудочке. Быстро достал он заветный подарок, поднес к губам и начал дуть — но скоро в отчаянии опустил руки, потому что ему не удалось извлечь из нее ни единого звука. В ярости от такого жестокого разочарования он прицелился и выстрелил в грудь одному арабу, который отличался от других богатой одеждой. Тот закачался и рухнул с коня на землю.
— Аллах! Что же вы натворили, юноша! — воскликнул старик, ехавший рядом с ним. — Теперь мы пропали!
Старик оказался прав, ибо, увидев, что тот человек упал, разбойники издали дикий клич и ринулись на отбивавшихся с такою зверской злобой, что скоро уже и те немногие, кто еще оставался целым и невредимым, оказались поверженными. В какой-то момент Саид увидел, что пять или шесть арабов взяли его в кольцо, но он так ловко орудовал своим копьем, что никто из нападавших к нему приблизиться не мог. Тогда один из арабов вскинул лук, наложил стрелу, прицелился и уже собрался было отпустить тетиву, когда другой араб подал ему какой-то знак. Саид изготовился к новой атаке, но не успел опомниться, как кто-то из разбойников накинул ему на шею аркан, от которого он попытался избавиться — но все напрасно: как он ни пытался разорвать петлю, она только крепче затягивалась, — вырваться было невозможно.
От каравана не осталось ничего — часть людей погибла, часть взята в плен, арабы же, принадлежавшие к разным племенам, поделили между собою пленных и прочую добычу и разъехались кто куда — одни отправились на юг, другие — на восток. Рядом с Саидом скакали четверо вооруженных бойцов, которые бросали на него свирепые взгляды и посылали на его голову проклятья. Саид догадался, что тот араб в богатых одеждах, которого он убил, был, верно, не простым человеком, может быть даже принцем. Рабство, которое ожидало Саида, сулило страшные муки, рядом с которыми смерть казалась избавлением, вот почему в душе он был даже рад, что навлек на себя злобу всего отряда, ибо не сомневался, что по прибытии в лагерь они его непременно убьют за содеянное. Всадники зорко следили за каждым его движением и при всякой его попытке оглянуться тут же наставляли на него копья, но в какой-то момент, когда у одного из них запнулась лошадь, Саид изловчился посмотреть назад и, к своей радости, обнаружил среди пленных того самого старика, с которым он беседовал в дороге и которого он считал уже погибшим.
И вот наконец вдали показались деревья и шатры, когда же отряд совсем уже приблизился, навстречу им высыпала целая толпа женщин и детей. Разбойники что-то сказали встречавшим, и тут же поднялся стон и плач, все взоры были обращены к Саиду, на голову которого со всех сторон теперь сыпались проклятья.
— Это он сразил великого Альмансора, храбрейшего из храбрейших! Смерть ему! Смерть! Убить его и бросить на съедение шакалам! — неслись голоса.