Сказки скандинавских писателей

— Можно мне погреться у твоего костра? — продолжал зверек, сияя всей своей мокрой рожицей. — Подумать только, я стану тем, кому однажды довелось сидеть у лагерного костра Снусмумрика. Этого я никогда в жизни не забуду.

Малютка придвинулся ближе, положил лапку на рюкзак и торжественно прошептал:

— Это здесь твоя губная гармошка? Она там — внутри?

— Да, — абсолютно неприветливо ответил Снусмумрик.

Мелодия его одиночества исчезла — все настроение уничтожено. Он кусал трубку и пристально смотрел меж березок, не видя их.

— Не бойся, ты мне совершенно не помешаешь, — разразился наивный малютка. — Я имею в виду, если ты захочешь поиграть. Ты и представления не имеешь, как я тоскую по музыке. Я никогда никакой не слышал. Зато я слышал о тебе. Ёж, и малыш, и моя мама рассказывали… А малыш даже видел тебя! Да, ты даже представить себе не можешь… Здесь так мало случается… А мы так много мечтаем…

— Ладно, как же тебя зовут? — спросил Снусмумрик.

Вечер был все равно испорчен, вот он и подумал: уж проще что-нибудь сказать.

— Я так мал, что у меня нет имени, — живо ответил малютка. — Подумать только, никто никогда не спрашивал, как меня зовут. А тут являешься ты, о котором я так много слышал и которого мечтал увидеть, и спрашиваешь, как меня зовут. Ты считаешь… если бы ты мог… я думаю, не очень ли это для тебя трудно — придумать мне имя, которое было бы только мое и ничье больше? Сегодня вечером?

Снусмумрик что-то пробормотал в ответ и надвинул шляпу на глаза. Кто-то на длинных заостренных крыльях перелетел ручей, горестно и протяжно крича в лесную чащу: «Ю-юю, Ю-юю, ти-уу…»

— Если слишком кем-то восхищаться, никогда не стать свободным, — внезапно произнес Снусмумрик — Я это знаю.

— Я знаю, что ты знаешь всё, — болтал зверек, придвигаясь еще ближе. — Я знаю, что ты всё видел. Всё, что ты говоришь, — правильно, и я всегда буду стараться быть так же свободен, как ты. А теперь тебе надо домой в Долину муми-троллей — отдохнуть, встретиться со знакомыми… Еж говорил, что когда Муми-тролль пробуждается от зимней спячки, он тотчас начинает тосковать по тебе… Как чудесно, когда кто-то тоскует по тебе и ждет, и ждет тебя!

— Я вернусь, когда надо! — пылко воскликнул Снусмумрик. — А может, я вообще не вернусь! Может, я пойду совсем в другую сторону.

— О! Тогда он, верно, очень огорчится, — сказал малютка.

В тепле он начал просыхать, и шкурка его спереди оказалась мягкой и светло-бурой. Снова указав на рюкзак, он осторожно спросил:

Может, ты?… Ты так много путешествовал…

— Нет, — возразил Снусмумрик. — Не сейчас.

И горестно подумал: «Почему они никогда не оставят меня в покое… Меня и мои путешествия? Неужели им не понять, что я все растеряю, если буду вынужден о них рассказывать. Потом все исчезнет из памяти. И когда я попытаюсь вспомнить, как все было, я вспомню только свой собственный рассказ».

Довольно долго стояла тишина, и снова закричала ночная птица.

Но вот малютка поднялся и тихим голосом сказал:

— Да, тогда я, пожалуй, пойду домой. Привет!

— Привет, привет! — ответил Снусмумрик и вдруг пошел на попятную: — Послушай-ка! Вообще-то… Насчет имени, которое нужно тебе дать. Тебя можно было бы звать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу, понимаешь, имя с веселым началом и долгим печальным «уу» на конце.

Зверек смотрел на Снусмумрика, и глазенки его отливали желтизной при свете огня. Он обдумывал свое имя, смаковал его, прислушивался к нему, вживался в него и под конец, подняв мордочку к небу, тихо провыл свое собственное новое имя так зачарованно и печально, что у Снусмумрика по спине забегали мурашки.

Затем в вересковых зарослях мелькнул коричневый хвостик, и все стихло.

— Чепуха какая-то, — сказал Снусмумрик и пнул лапой костер.

Вытряхнув пепел из трубки, он поднялся и закричал:

— Эй! Вернись!

Но лес молчал.

— Ну ладно, — произнес Снусмумрик. — Нельзя же вечно быть любезным и обходительным. Не успеваешь, просто не успеваешь… Да и у малютки теперь есть собственное имя, вот так.

Он снова уселся, прислушиваясь к журчанию ручья, к тишине, и стал ждать свою мелодию. Но она не являлась. Он сразу же догадался, что она умчалась так далеко, что ему её никак не ухватить. Быть может, больше никогда. Единственное, что засело у него в голове, был оживленный и робкий голосок малютки, который все болтал, болтал и болтал без конца.

— Таким надо сидеть дома со своими мамочками, — сердито сказал Снусмумрик и, бросившись рывком на ельник, улегся на спину.

Немного погодя он уселся и снова начал звать малютку. Он долго вслушивался в лесную чащу, а потом натянул шляпу на нос, чтобы заснуть.

На следующее утро Снусмумрик двинулся дальше. Он устал, настроение у него было скверное, и он бежал рысью на север, не глядя по сторонам, а в голове под шляпой у него не было даже самого крохотного зачатка мелодии.

Он не мог думать ни о чем, кроме этого малютки. Он вспоминал каждое его слово и все свои собственные слова и без конца перебирал их в памяти, пока не почувствовал себя совсем худо. Он так устал, что вынужден был сесть.