Сказки старого дома

Уединяемся с Юркой в своем «штабе» среди поленниц дров с крышей из дырявых листов железа. Здесь, в сыром полумраке с грибным и смолистым запахом леса планировались великие дела и отважные подвиги. Можно обследовать еще не облазанный нами подвал в тридцать первом доме. Можно устроить приключения за забором разбомбленного и снесенного дома. Там такие заросли травы, полыни и акации, что любо-дорого для человека знающего толк в приключениях. Можно попытаться проникнуть в «Спартак» через окно мужского туалета, но эта идея сегодня совсем не заманчива. Идёт «Свадьба с приданным». Неинтересно. Можно еще и…

Вылезаем из слухового окна. Скат крыши довольно крутой и без ограждения. С опаской заглядываем вниз. Всё нормально. Девочки скачут через мяч, патефоны смолкли, а Севина мать что-то опять неразборчиво выговаривает сыну. Какой-то человек вошел во двор. По замысловатому пути передвижения опознаем Василь Карпыча. На соседнем доме один из множества окрестных заядлых голубятников размахивает длинным шестом с тряпкой и время от времени пронзительно свистит, гоняя свою стайку сизарей.

Преодолеваем брандмауэр соседнего, более высокого дома и устраиваем наблюдательный пост на гребне по-летнему горячей крыши. Большой Дом вот он тут, совсем рядом с путаницей антенн на крыше. Он совсем не страшный в лучах солнца. Там ловят шпионов, но взрослые неохотно говорят о нём и при этом какие-то странные и непонятные вещи, иногда обрываясь на полуслове. У нас с Юркой свои отношения с этим зданием. Иногда устраиваем набег на него и выковыриваем свинец из стыков облицовочных гранитных плит. Вот тогда немножко страшновато, но свинец настолько ценный металл для биток, что идем на риск, как партизаны.

Здесь, наверху совсем другой воздух и ветер не похожий на порывистый, пахнущий асфальтом, легкомысленный и, вместе с тем, тяжеловатый ветер улиц, дующий сразу с нескольких сторон. Над крышами ветер какой-то мягкий и надежный. Он обволакивает и ласкает. Им хочется затянуться как ароматом духов пахнущих водорослями и морем, дальними странами и парусными кораблями. Достаю из кармана две линзы. Одна большая, увеличительная, а другая маленькая, уменьшительная. Это я сам придумал, что через них можно рассматривать окружающий мир не хуже бинокля. А возникающий радужный ореол вокруг картинки даже интереснее. Даёт какую-то размытую таинственную глубину.

Через эти стёкла долго по очереди рассматриваем голубые дали. Вот ажур Смольного собора и крыша самого Смольного. Если покопаться на газонах Смольного, то часто можно оказаться обладателем медных, а если повезет, то и серебряных монет с царскими двуглавыми орлами. Водонапорная башня, Кресты, Ленин на броневике, Литейный мост, трубы Авроры, а за ними столбы минаретов мусульманской мечети. Во время войны там была радиостанция или что-то такое же интересное. Отец Женьки Богданова с соседнего двора — военный и к этой радиостанции имеет какое-то отношение. Я и Женька ходили к нему на работу и лазали на минарет. Кругом кучи отработавших, огромных и пузатых генераторных ламп. Ни с чем несравнимое наслаждение пустить такую лампу с минарета и с восхищением наблюдать как она там внизу бух и трах.

Марсово поле не видно за Летним садом, но зато Петропавловка как на ладони. Спас на крови, Исаакий, на который уже давно никого не пускают, Ростральные колонны… Их вид и даль Финского залива вызывают немедленную потребность излить переполняющие душу чувства и мы начинаем наперебой фантазировать. Сбиваясь и завираясь, рассказываем друг другу немыслимые приключенческие истории о дальних странах якобы вычитанные или услышанные где-то, но на самом деле больше чем наполовину придуманные прямо сейчас. Это длилось бы бесконечно, но у нас в животах начинает дружно урчать и как отклик на это из гулкой глубины нашего двора доносится бабушкин зов: «Андрю-юша!», а через полминуты то же самое наперебой повторяют мои сёстры. Нужно идти. Без меня не сядут за стол.

Вечер. Во дворе нет играющей детворы. Сейчас она в роли зрителя и слушателя. Вечер — это время взрослых. Две-три кучки секретничающих женщин, время от времени поодиночке меняющих кружок обсуждения. Так что к концу вечера все они в курсе всего. Небольшая группа у «еврейского» флигеля никогда ни с кем не смешивается. У них свои дела. Однако если вдруг происходит какое-нибудь вопиющее событие, то еврейки возмущаются громче всех, но и требуют справедливости для всех. Еврейская община обычно собирается вокруг высокой детской коляски с паралитиком Володей, которого вывозят на вечернюю прогулку. Володя — жертва полиомиелита. Ему уже четырнадцать и его очень жалко. Как и его маму.

У мужчин всегда две группки с ароматом водки, пива и табака. В одной до хрипоты спорят о политике и футболе. Другая компания, надергав из ближайших поленниц чурбаков, рассаживается на них и отдается самозабвенному забиванию козла, сопровождаемого матерными комментариями ожидающих своей очереди приобщиться к этому действу.