Сказки Вильгельма Гауфа

— Откройте ларчики, — повелел султан, и крышки сами отскочили.

В ларчике, избранном Омарам, лежали на бархатной подушке крошечная золотая корона и скипетр, а в Лабакановом — иголка и нитка. Султан заглянул в ларчики и, вынув коронку, долго смотрел на нее. Вдруг она начала расти, расти, наконец стала в настоящую величину. Тогда султан надел ее на голову Омару, поцеловал его и посадил возле себя. Затем, обратясь к Лабакану, сказал:

— Правду говорит пословица: всяк сверчок знай свой шесток. Ты не достоин милости моей, но только вследствие просьб того, кому я не желаю сегодня отказывать, прощаю и отпускаю я тебя на волю. Но мой тебе совет — поскорее убраться из моего царства.

Лабакан, пристыженный и униженный, упал в ноги принцу, прося у него прощенья.

— Верность другу и великодушие к врагу вот правило, которого держались еще праотцы мои. Иди и будь спокоен, — сказал принц.

— Ты истинный сын мой! воскликнул султан, бросившись на шею принцу. Зала наполнилась криками: «Да здравствует новый принц!» А Лабакан, пользуясь общею радостью, криком и шумом, взял под мышку ларчик свой и тихонько вышел.

Он пошел в конюшню, оседлал свою клячу Марву и выехал из города по дороге к Александрии. Ему казалось, что это был сон, и только драгоценный ларчик напоминал ему, что не сон, а быль.

Приехав в Александрию, он прямо отправился к своему бывшему хозяину. Тот сначала не узнал своего подмастерья и, приняв его за важного посетителя, спросил что ему угодно; когда же он увидал, что это был Лабакан, то крикнул рабочих своих. Все сбежались, накинулись на него и били, колотили его, пока Лабакан в изнеможении не упал на груду старого платья. Напрасно он старался втолковать хозяину, что он принес ему обратно украденное платье, что для того именно и пришел — никто его не слушал, и пинками и колотушками проводили его из дому.

Весь избитый, он сел снова на свою клячонку и отправился в караван-сарай. Там он отдохнул и на другое утро встал другим человеком. Портной с братиею, казалось, выбили из него дурь. Он решился честно зарабатывать себе хлеб ремеслом своим. Для этого, продав ларчик золотовщику за хорошую цену, он купил лавку, повесил вывеску «Портной Лабакан» и, ожидая заказов, сел под окно чинить свою одежду и для этого взял иголку и нитку из подаренного ему ларчика. Вскоре его кто-то оторвал от работы, а вернувшись назад, он с удивлением увидал, что игла сама шила и строчила мельче и лучше самого Лабакана.

В волшебном подарке было еще и другое достоинство: нитка была вечная; сколько бы она ни шила — она не уменьшалась.

Вскоре Лабакан пошел в ход; его завалили работою. Он только успевал кроить да начинать работу, а иголка сама доканчивала. Он работал хорошо и дешево. Одному только люди дивились: как он успевал так много шить один, без помощников? Да еще странным казалось то, что он работает всегда взаперти.

Вскоре исполнилось предсказание волшебницы: Лабакан разбогател и жил счастливо. Он доволен был своей судьбой, и когда разносилась громкая слава о султане Омаре, грозе врагов и любви народа, — то Лабакан думал: «Лучше быть портным: это счастье спокойнее и прочнее».

А иголка его долго шила и если не потеряла силу, то шьет и поныне.

К закату солнца караван дошел до Биркет-Эль-Хад, колодезя богомольцев. Оттуда оставалось всего три часа пути до Каира. Друзья и приятели, ожидавшие караван, вышли сюда на встречу нашим купцам. В город вошли через ворота Бебель-Фальх. Путники из Мекки считают хорошим признаком входить именно в эти ворота, потому что так вошел сам пророк.

На базаре турецкие купцы простились и ушли, а Зулейко позвал незнакомца в хороший караван-сарай, где желал угостить его обедом. Гость согласился, но пожелал наперед переодеться.

Зулейко стал готовиться угостить постороннего спутника, с которым дорогою сошелся и подружился. Кушанья, вина, все было готово и расставлено на столе, когда наконец послышались тяжелые шаги приближавшегося гостя.

Зулейко отворил дверь и в ужасе отступил: перед ним стоял таинственный враг его. Тот же красный с золотом плащ, та же маска, те же страшные, пронзительные глаза.

— Прочь, прочь! Оставь меня в покое, страшное, ужасное виденье!

— Как, Зулейко? Этак-то ты принимаешь гостей своих? — спросил знакомый голос, и в то же время, незнакомец сдернул маску. Это был Селим Барух. Но Зулейко не успокоился, он видел в нем своего страшного незнакомца. В ужасе он не знал, что делать. Неужели садиться с ним за стол?

— Ты удивляешься? — начал тот, — я пришел к тебе с объяснением и потому пришел в том виде, как ты меня знал и видел прежде. Решился же я открыться тебе, после слов твоих: что вера твоя учит прощать врагов и любить их. А теперь слушай мое оправдание.

Я должен рассказать тебе всю мою жизнь для того, чтобы ты вполне понял меня. Родители мои были христиане. Отец, младший сын известного французского дома, был консулом в Александрии.