Сказки Вильгельма Гауфа

— A y нас пивал кофе, — перебивала докторша, — и вел самые ученые разговоры с моим мужем.

— Да как же он играл с нами в кегли и толковал о политике? — говорили мужчины, — он даже танцевал на балах! Обезьяна! Что за чудеса!

— Просто колдовство, — говорил бургомистр, — да и в правду, посмотрите-ка у него какие-то знаки на галстуке, кажется латинская надпись, не сумеет ли кто прочитать, господа? — продолжал он, показывая заколдованный галстук.

Пастор, как ученый человек, взялся прочесть надпись, но оказалось, что она была лишь написана латинскими буквами.

Смешна конечно обезьяна
Проворно яблоко грызя.

— Это колдовство! Это наглый обман! Наказать его за это! В тюрьму посадить! — кричали все, и бургомистр был того же мнения.

Шестеро солдат понесли обезьяну в жилище дядюшки его и, провожаемые толпою народа, подошли к дому. Всем хотелось видеть, что будет дальше, как объяснится дело. Бургомистр позвонил у входной двери — но ответа не было, никто не показывался. Рассердясь, он велел взломать дверь, и весь народ повалил в дом, но каково же их было удивление когда они не нашли никого в доме! Почтенный дядюшка исчез, а на столе его лежал большой конверт на имя бургомистра, который тотчас же вскрыли и стали читать.

«Дорогие мои сограждане!

Вы конечно узнаете еще до моего письма, кто таков мой племянник и откуда он родом. Пусть эта шутка послужит вам уроком — впредь оставлять всякого жить по своему, как ему хочется, а не как вам угодно. Ваша мелочная жизнь, сплетни и дрязги были не по мне; я не мог жить в вашем обществе, но в замен я обучил обезьяну, которая вам вполне меня заменила, вы достойно оценили, полюбили ее. Прощайте, постарайтесь воспользоваться этим уроком по мере сил своих».

Стыдно было грюнвизельцам. Неплохо насмеялись над ними! Молодежь бросила подражать обезьяне, все сняли очки, перестали качаться на стульях и вытягивать на всю комнату ноги, не раскладывали более локти на стол и отвечали скромно, когда старшие спрашивали. Обезьяну отдали ученому, у которого она живет и до сих пор, гуляет по его двору и показывается как редкость.

Невольник замолчал, и громкий хохот поднялся в зале.

— Странные же люди бывают в Европе, — сказал один из нашей молодежи, — признаюсь, не желал бы я быть между бургомистрами, пасторами и их глупыми бабами.

— Да это дикий, варварский народ, — возразил купец, — образованному турку или персиянину трудно жить между ними!

— Вон этот красивый невольник расскажет нам кое-что об европейских обычаях, — сказал старик, — надсмотрщик их мне говорил, что он, хотя родом и мусульманин, но долго жил в Европе.

— Как? Шейх отпускает на волю этого красавца? Как безрассудно! Я не видывал такого славного, приятного лица! Посмотрите какие у него умные, выразительные глаза, какой чудный лоб, как он статен и красив — это была бы краса всего дома. Зачем именно его отпускает шейх? Разве он не может облегчить его участь, освободив его от тяжелой работы, оставив однако же при себе?

— Не осуждайте шейха, первого мудреца всего Египта, — сказал старик, — отпуская рабов своих, он надеется на Благословение Аллаха, что он вернет ему сына такого же прекрасного, быть может, как раб этот. Зачем же ему скупиться и освобождать рабов, старых и увечных, когда его сын молодой, умный, видный и красивый, также находится в неволе и напрасно ждет свободы. Нет, друзья мои, ничего не должно делать на половину: если хочешь делать доброе дело, то делай его вполне.

— Заметьте однако, — возразил молодой купец, — что сам шейх не спускает глаз с этого невольника: должно быть ему в самом деле жаль расстаться с ним.

— Напрасно ты так думаешь. Неужто он жалеет денег? Он каждый день получает втрое больше того, чего стоит этот раб; нет, у него сердце болит за сына. Глядя на молодого невольника, он думает о том, не найдется ли добрая душа, которая бы выкупила и освободила и его сына!

— Может быть ты прав, старик, и мне стыдно, что я всегда вижу только одно дурное в людях, хотя общим числом, мне кажется, на свете больше дурных людей чем хороших, не так ли?

— Нет, не так, я напротив всегда вижу скорее хорошее в людях чем дурное. В былое время я бы согласился с вами, я много претерпел от злых и дурных людей: я не любил их, я ненавидел свет; но пришло время, я опомнился; неужто Аллах, сама премудрость и справедливость, потерпит на земле таких злых созданий? Я стал передумывать все пережитое и увидел, что доселе замечал лишь зло, все добрые, благородные черты в людях я не видал. Я стал глядеть на все другими глазами, стал видеть добро — и весь свет для меня словно переменился, и с тех пор, признаюсь, я реже ошибался в людях; я часто грешил, осуждая их, и стал справедливее к ним, думая добро о них.

Тут старца перебили; за ним пришли, сам Али-Бану требовал его к себе, и молодежь видела, как шейх усадил его возле себя. В удивлении они смотрели друг на друга. «Кто же он такой? — говорили они, — мы думали, он простой нищий, между тем сам Али-Бану его так чтит!»

И они обратились с вопросом к надсмотрщику над рабами шейха.