Сказки Вильгельма Гауфа

Всем они нравились; все жалели, что раньше не познакомились с новоприезжими. Дядя был почтенный, пожилой человек, очень положительный, с твердыми убеждениями и здравыми понятиями. Разговор шел о погоде, о прекрасной местности, о летних увеселениях и загородных прогулках, обо всем дядя судил разумно и толково. А племянник? Он очаровал всех поголовно; не то чтобы он был хорош собою: нижняя часть лица у него слишком выступала вперед, цвет кожи был самый смуглый, он корчил рожи и щелкал зубами: но не смотря на это у него было что-то приятное и привлекательное. Он был жив и подвижен до невозможности, летал по комнате из угла в угол, бросался в кресла или на диван, задирал ноги, за что всегда дядя строго на него посматривал, протягивал ноги через всю комнату и все это находили очень милым и естественным: «Это обычай англичан, — говорили грюнвизельцы, оправдывая его, — они не смотрят ни на кого, англичанин готов растянуться на диване, не заботясь о дамах». И в самом деле как можно было обижаться, когда дядя в каждом доме предупреждал хозяйку, прося ее быть снисходительной к племяннику. «Он очень неловок, мало бывал с людьми, но я надеюсь, что он много выиграет от вашего общества и потому буду просить у вас милостивого позволения возить его иногда к вам в дом».

Таким образом племянник был введен в свет, и весь город ни о чем более не говорил как об этом важном событии. С этих пор дядя точно переродился: он стал бывать и в гостинице, где по вечерам сходилось все общество, и на кегельной игре, где племянник его отличался: он метко бросал, был один из лучших игроков, но и там чудил как и везде. Проедет иногда карета мимо, а он за ней, да взлезет на козлы, а то вдруг начнет кувыркаться, на голову встанет, ноги поднимет и болтает ими на воздухе. Дядя извинялся за племянника; но бургомистр, а за ним и все общество любезною улыбкою отвечали на такие извинения, прибавляя, что и сами были молоды, в свое время то же делали, и общему любимчику все сходило с рук.

Случалось правда, что на него втихомолку и сердились, но никто не смел слова сказать в осуждение молодому англичанину. Так например дядя брал его каждый вечер с собою в трактир, где племянник, хотя еще мальчишка, садился за газеты и слушая толки о политике, так грубо высказывал свое мнение, не вникая почти в смысл разговора, что этим часто обижал почтенных сограждан своих. Прошу не забыть, что это сказка, а не быль. Казалось, он был умнее всех и старых людей не хотел и слушать. Часто обиженный бургомистр садился с доктором за шахматы, но и тут англичанин не оставлял их в покое: он подсаживался к ним и с видом знатока осуждал игравших.

Тогда бургомистр в нетерпении предлагал ему самому играть, готовясь побить своего юного противника и этим зажать ему рот, но нередко проигрывал сам. Зато англичанин задабривал бургомистра, а за ним и весь город — проигрывая им в карты большие деньги. Он вел крупную игру, какой грюнвизельцы дотоле и не видывали и без всякой совести обыгрывали мальчика, утешаясь, что «ведь он англичанин, он богат».

Настала зима, и тут-то племянник явился во всем блеске. Только там и веселились, где он был; без него вечер не в вечер. Грюнвизельцы разучились слушать умные речи, им только и нравился грубый разговор на коверканном немецком языке. Нередко племянник потешал общество чтением стихов своего сочинения, но злые языки говорили, будто стихи его были не новы, вышли в свет еще до него.

Грюнвизельские балы были его торжеством, он сам от души веселился и воодушевлял других. Правда, и тут почтенные люди были им недовольны: он не придерживался старины, бывало прежде всегда бургомистр сам открывал бал; молодежь что познатнее распоряжалась танцами; теперь же, с тех пор как племянник появился в свет, все дамы только о нем и думали, он забрал всех в руки; ни чем не стесняясь, он подходил к избранной им даме, брал ее за руку, уводил на место, и бал начинался. Он был и распорядителем и царем бала. Дамы были очень довольны своим кавалером, и мужчины поневоле молчали.

Всего более потешали такие балы старого дядю: он с племянника глаз не сводил и постоянная улыбка была на его губах. Когда же все стремились к нему, после танцев, выразить самые восторженные похвалы его племяннику, то дядя нередко заливался громким смехом, что приписывали удовольствию его. И в самом деле племянник утешал его, но иногда и тут не обходилось без поучения и назидания со стороны дяди; случалось, что племянник как сумасшедший бросится среди танцев к музыкантам, выхватывал смычок у контрабаса и начинал пилить. Тогда дядя подходил к нему, уговаривал его, поправляя ему галстук, и племянник снова становился шелковым.