Сказки врут!

Держась за раскалывающуюся черепушку, я потопала в ванную.

— Давай сниму, — предложила мама.

— Голову?

— Боль, горюшко ты моё!

— Сама.

Или я не ведьма в седьмом поколении? Таблетка анальгина и мятное масло на виски — сейчас отпустит.

— Нельзя нам пить, Настенька, — к тому времени, как я возвратилась в комнату, родительница успела застелить постель и теперь раскладывала по полкам разбросанные на стульях вещи. — Совсем нельзя. Прабабка моя, тёзка твоя, Настасья, перебрала как‑то на сельской свадьбе: так потом ещё месяц коты гавкали, а куры варёными яйцами неслись. Вот она‑то и закляла весь свой род, во избежание, значит. Опасно нам, с такой‑то силой, контроль над собой терять.

— Лучше бы так закляла, чтобы пили и не пьянели, — пробурчала я, ногой запихивая под кровать грязные джинсы.

— И так неплохо вышло. — Мама двумя пальцами извлекла только–только припрятанные брюки на свет божий и швырнула к двери, где уже набралась солидная кучка претендентов на стирку. — Голова поболит, помутит чуток. Зато потом неповадно будет. Я вот тоже как‑то попробовала: ликёром импортным соблазнилась. Как он шоколадом пах! А после ночь в уборной просидела, и отец твой, покойник, примерещился. Мёртвые нам всегда в таком состоянии видятся. Бабушке твоей, царствие ей небесное, поп наш, отец Алексий, после стакана сливовицы приснился: уговаривал от силы отречься, постриг принять, а всё имущество отписать детской поликлинике.

— Бред какой!

— Конечно, бред. Батюшка наш при жизни только мамиными травами и спасался. Фронтовик он был, Федор Иванович — так в миру звался, учителем до войны работал. А там с осколком у сердца домой вернулся, уверовал после этого…

— А к ведьме ходил, верующий.

— Ведьма, Анастасия, от слова «ведать»! — назидательно изрекла матушка. — Или знахаркой зови. Так лучше? Мама отца Алексия сколько лет выхаживала. Да и сама на все службы ходила, ещё когда гоняли за это и премии могли на фабрике лишить. Так что не стал бы он её о таких глупостях просить. Но что покойники нам после хмельного снятся — это факт.

— А как же, факт, — усмехнулась я. — Мне вот Серёжка приснился, Линкевич. Жил тут в соседнем подъезде.

После бабушкиной смерти её «двушка» досталась мне, но семья Серого к тому времени переехала в другой район.

— Я и говорю, покойники, — кивнула мама, а потом встревожено всмотрелась в моё стремительно бледнеющее лицо: — Настенька, ты что? Не знала?

Я медленно опустилась на стул. Как же это? Серый? Мой Серый?

— Тётка Марья со второго ещё весной рассказывала, весь дом в курсе, — виновато пробормотала мать. — Я тут не живу, и то знаю. Ездил он куда‑то на заработки, на буровую какую‑то. Вахты по полгода. Крайний раз поехал и не вернулся. Авария, говорят, большая была.

— Весной ещё? — до сих пор не верилось.

— Зимой. В феврале, кажется.

Я Серёжку последний раз года два назад видела. Действительно, рассказывал, что на севере где‑то работает. А ещё говорил, что бросит это дело — не нравилось так надолго уезжать.

И почему не бросил?

— Ладно, пойду я, — засобиралась резко мама. — У меня приём через два часа. Женщина одна должна прийти на первичную диагностику. Сергей Семёнович — ногу подлечить. И Светка звонила: говорит, сглазил её опять кто‑то.

— Мам, ты же понимаешь, что у теть Светы дистония? Вегето–сосудистая. Лучше бы она к невропатологу сходила.

— Невропатологу‑то, конечно, лучше. А мне — минус клиент. Что я, какую‑то дистонию не вылечу? И ты бы пришла, посмотрела. Помогла бы мне, может быть. Ты же тоже…

— Ма, я экономист–технолог. Сглаз не лечу, а порчу только бумагу посредством принтера.

На эту тему уже не раз говорено, к чему повторяться? Да и дела у меня сегодня: стирку, вон, в машинку загрузить, кабачки пожарить, Жорика покормить.

— Воля твоя, Настюша.

Красивая она у меня, любоваться не устаю. Даже в свои пятьдесят три любой молодухе фору даст: высокая, статная, русая коса, как положено, до пояса и в руку толщиной. А глаза голубые–голубые, чистые, как небо после дождя. И так не нравится, когда это небо смурнеет и между бровей пролегает глубокая складочка.

— Не сердись, — я поцеловала её в лоб, разглаживая набежавшие морщинки, — когда‑нибудь обязательно зайду.

После маминого визита в холодильнике обнаружились продукты, а из раковины исчезла грязная посуда — это ли не чудеса? Жаль только, последствия пьянства и пра–прабабкиного заклятья никуда не девались: голова раскалывалась, и вторая таблетка ничего не изменила. Ещё и новость, которая для всех давно не новость, о Сережкиной смерти. В последние годы мы совсем потерялись, встречались лишь случайно, обменивались телефонами, но так и не созванивались. А ведь Серый — мой лучший друг детства. Да что уж теперь — первая любовь. И надо же, как всё вышло.

Загрузив стиралку, я вооружилась лопатой и отправилась за гаражи, копать червей для Жорика. Сосед, заядлый рыбак, глядел с уважением, но заговорить не решился.