– Тогда представьте всю комичность ситуации, досточтимый синьор Морте, – поднимает он брови. – В Дамаске, к слову сказать, происходит нечто невообразимое. И боевики, и государственная стража вышли на линию огня, палят друг в друга в упор, – а никто не умирает. А ведь только сегодня из Сирии, согласно графику, мы должны проводить к берегам Бездны ориентировочно триста душ. Султан Салах-ад-Дин кланяется и просит передать вам, –
– Я никогда не сомневался в Салах-ад-Дине, – отмахиваюсь я крылом (с утра пребываю в античном образе – греческий юноша Танатос, эдакий херувимчик с лёгкой порослью на лице и тоненькими, едва ли не прозрачными крылышками). – Арабы считают Смерть одним из архангелов Аллаха, Малак аль-Маутом, а это означает одно – слепо повинуйся приказам Смерти, она передаёт их персонально от Всевышнего. С таким мощным бэкграундом, Никколо, успех обеспечен: Салах-ад-Дину не нужно ничего объяснять призракам Востока. Однако, не скрою, – мне приятно единодушие теней.
– Психиатрические больницы Дамаска работают с утроенной нагрузкой, – монотонно перечисляет Макиавелли. – «Скорые» отвозят туда всех подряд – стражу, боевиков, мирных жителей, журналистов и самих психиатров. ТВ транслирует в прямом эфире: пуля, попав в туловище, разрывает жизненно важные органы, но человек не погибает. Конечно, ведь
Я гляжу на горящие в полумраке чёрные свечи.
– А что творится в больницах остального мира?
– Ожидаемая ситуация, – загружает новый документ Макиавелли. – Нет умирающих от рака, гриппа, инфарктов, СПИДа. Богатые старики, на грани последнего вздоха, к ужасу ближайших родственников, выздоравливают и нагуливают аппетит. На Таймс-сквер в Нью-Йорке террористы уже восьмой раз взрывают бомбу с нулевым успехом. Бездомные спокойно спят в сугробах у новогодних ёлок, не опасаясь замёрзнуть. Самоубийцы сыплются из окон без малейшего вреда для здоровья. Автомобили на Кольцевой дороге Москвы сталкиваются лоб в лоб, водители выходят и ведут светские беседы о погоде. Поезда сходят с рельс, а пассажиры не покидают вагонов-ресторанов. Удивительно, и это называют Апокалипсисом? Скорее, я бы счёл нынешнее состояние Земли приходом царствия небесного. Задумайтесь, разве бессмертие не прекрасно?
Мои крылышки ревниво трепещут.
– Не вижу тут никаких плюсов, – прерываю я Никколо. – Вы сами отметили жуткий всплеск умственных расстройств. И это лишь верхушка айсберга. Уйди Смерть – у людей прекратится карьерный рост. Разве полковник станет генералом, если командующий дивизией не падёт на поле боя? Займёт ли умный клерк место заместителя директора фирмы, если племянник директора, напившись, не свалится в машине с моста? Сменит ли один театральный режиссёр другого, если предшественник не отдаст концы? Я не говорю уж про то, что в Ватикане засел бы один-единственный за всю историю Папа Римский, а фраза «пожизненный президент» прозвучит для подданных этого президента как приговор. Добрый Никколо, вы понимаете, сколько раз избирался бы на трон правитель ЭТОЙ страны, будь он, по вашей странной прихоти, бессмертен?
Впервые вижу Макиавелли в полном смятении.
– Господи помилуй… – хрипло говорит он.
– Вот именно! – веско добавляю я. – Пускай миловать вас в данный момент некому, но даже в туманно-призрачном состоянии следует иметь собственную голову на плечах.
Никколо утыкается в планшет. Он не любит признавать ошибки.
– Ваша задумка гениальна, синьор Морте. – Он даже льстит так безжизненно, словно произносит речь на похоронах. – Всего два часа, и Земля на грани катастрофы. Кто бы мог подумать, что отсутствие Смерти так плохо действует на людей? Умерщвляя одних, Смерть дарует другим массу возможностей. Врачи в ужасе подсчитывают убытки: теперь никто не обратится к ним за помощью, не попросит срочной операции, обещая любые деньги. Производители оружия дрожащими руками сыплют в стаканы горсти успокоительных таблеток: какой болван сейчас купит их товар, превратившийся в безвредные хлопушки? А сотрудники похоронных контор, потеряв работу, и вовсе готовы убить себя – да только бесполезно.
Телефон на столе дрожит, вибрируя от звонка.