Вайдерре отыскала след. Светло-синий шелк с вышивкой серебром, затерявшийся в пыли на широком тракте. Конь мчался, не ведая усталости, Вайдерре магией стелила себе дорогу: серебряную тропу — ту, что напрямик приведет ее к Суиль. Тонкая рука терзала рукоять клинка, колени сжимали вздымающиеся бока коня. Вайдерре не хотелось больше спать. Во снах она видела, как облаченная в серый наряд — таким казалось платье невесты на фоне белоснежных рук Суиль, — любимая дает согласие смертному принцу, и тот назначает дату свадьбы. В зеленых глазах Суиль стояло отчаянье и клубилась пустота. Она носила маску и не поднимала головы.
Вайдерре должна была успеть. Она клялась себе, что ворвется в город раньше, чем прозвучат последние слова клятвы. Иначе Суиль уже никогда не вернется в их холмы, где звезды осыпаются в траву, а соловьи подпевают чужому звонкому голосу. Где белобокие кони скачут в высокой траве, перепрыгивая через звонкие ручьи, и в каменных ажурных дворцах под землей расцветают сады невиданных деревьев. Где в окнах, стоящих друг напротив друга, трепещут свечи — это Суиль и Вайдерре из двух далеких башен посылают друг другу весточку.
— Вася?.. — голос Гореславы прозвучал слабо и сипло. Потом вдруг обрел силу. — Мы ведь не расстанемся? Никогда?
— Никогда, — спокойно пообещала Василиса.
Конь Вайдерре упал на подступах к городу. Белая грива обернулась пеной, а тело студеной водой впиталось в землю. На стенах города стояли лучники, готовые застрелить незваного гостя — принцу пришла весточка о погоне, что идет по его следам. Перед свадьбой гремели колокола, и от их звона у Сельмы из глаз катились слезы, а у Вайдерре скрипели зубы. Сначала — зубы. Потом — клыки. Огромный волк, перещелкивая стрелы в пасти, точно тонкие веточки, одним прыжком одолел крепостную стену. И помчался по мокрым дождливым улочкам. Вайдерре нельзя было иначе. Она не могла опоздать.
В храме горели свечи. Сельма не могла зайти туда. Это понимал и принц. Их венчали у порога храма. Обрюзгший епископ в венчике седых волос вкруг выгоревшей тонзуры заунывно читал молитву. Воздух надрывал колокольный звон. Слезы Сельмы одна за другой дробили булыжники мостовой.
-… согласен, — нетерпеливо откликнулся на вопрос священника принц.
— А ты, Сельма из монастыря Святой Евдокии, клянешься ли быть честной супругой своему мужу, принадлежать ему телом и душою до самой смерти?
Сельма подняла заплаканные пустые глаза. Ее губы дрогнули, готовые сказать: «Да».
— Суиль!.. — Вайдерре влетела на площадь, и меч сверкнул в ее руках лунным блеском.
— Вайдерре… — бедная девушка по имени Сельма обернулась к высокой женщине с серебряными прядями и глазами цвета неба перед грозой.
— Отвечай! — рыкнул принц, отдергивая ее за рукав. — Стража!..
Клинок Вайдерре разил без ошибки. Но стражников было много. Они захлестывали ее волнами, а она кричала над их головами:
— Суиль!.. Я здесь, лишь подожди мгновение — я увезу тебя домой! В наши поля у подножия зеленых холмов…
— Ну же! — шипел принц, отворачивая бедную Сельму от среброволосой принцессы к епископу. — Клянись же! Иначе мороки вроде этого никогда не отступят от тебя — видно, дьявол тебя за что-то невзлюбил…
— Суиль!.. Да посмотри же вокруг: здесь все серо, здесь все похоже на вырезанные из бумаги игрушки! Ты одна здесь — белее луны и ярче солнца!..
— Отвечай! — повторял принц, до боли сжимая плечи девушки. — Или не понимаешь, как тебе повезло — стать невестой принца?..
— Это же тени — мрачные тени!..
— Клянись же!..
— Дальше!.. — почти в отчаянии вскричала Гореслава.
Василиса покачала головой и мягко накрыла ее губы своей ладонью.
— Я не знаю. Это сказку выдумала не я сама. Она… такая и есть. Только никто не знает, чем она кончилась. Некоторые певцы описывают этот торг за душу Суиль-Сельмы на долгие часы, но я не хочу этого. Вайдерре говорила о доме. О зеленых холмах и нежных травах, об их любви и звездном небе, ныряющем в ласковую землю. Принц шептал о безумии, чести и великом даре. Но что выбрала Сельма-Суиль — никто не знает.
Гореслава долго молчала в темноте. Потом прошептала:
— Вася? Я вижу твои глаза. Они ярче темени вокруг. Мне… — Гореслава примолкла. — Должна ли я тебя бояться?
— Зажги свечи, — ласково и коротко попросила Василиса. Ее ладонь мягко коснулась ладошки Гореславы, но та не вздрогнула. — Пожалуйста.
Во тьме вспыхнул теплый огонек, и княгиня долго глядела в синие глаза певицы. Крупные глаза в лепестках темных ресниц, синь небесная, синь морская, даже в оранжевом отсвете свечи не изменившая себе. Гореслава сглотнула.
— Значит, мне показалось?
— Задуй свечу. И попробуй еще раз.
Привыкшие к свету глаза больше не различали во тьме глаз Василисы. Гореслава наклонилась, желая поцеловать веко — она видела его секунду назад. Но под губами оказалась пустота. Прежде чем отстраниться и спросить ответа, Гореслава медленно, наловчившись уже, поцеловала Василису в губы. Долог был поцелуй, и рыжей лисицей мелькнуло в нем что-то новое, постыдное.
Алая, точно маковка, Гореслава выпрямилась.