Сказочница (СИ)

— Но Травница ведь простила ее?.. — слабым от сонливости голосом спросила Гореслава.

— Конечно, простила, — ласково уверила Василиса. — От королевства той девушки не осталось и следа за столетия, что она в земле лежала, поэтому она сама пришла в дом двух сестер. Она помогала им, быстро всему училась…

— А остальные девушки?

— А они разбрелись, кто куда.

— И?..

— Жили долго и счастливо. — Василиса странно нежным, будто материнским поцелуем коснулась лба Гореславы. Та совсем засыпала. — И не верь, если кто скажет, будто так не бывает. Я обещаю тебе, Гореслава, что и твоя сказка закончится счастливо. Я постараюсь. Я все сделаю.

Слепая не понижала голоса, ибо знала, что княгиня уже спит и не слышит ее клятв. Только бережно поглаживала чужой лоб, размышляя, какую сказку расскажет на следующий день для своей госпожи — и чтобы непременно хорошую и светлую, как сама княгиня.

========== 3. Невеста Полоза ==========

Комментарий к 3. Невеста Полоза

“как на трон киевский сели братья-варяги” - имеется в виду 862 год.

— Васенька, а, Васенька? — тепло прижимаясь к чужому плечу, нетерпеливо спрашивала Гореслава. — С первого дня, как ты здесь оказалась, вопросом мучусь. Сколько же тебе лет? Девушка ты, в девках засидевшаяся, или так, вдова блудная?

— А сколько ты дашь? — певица обратила слепое лицо к Гореславе, мягко пожимая белую ручку той в своей руке. Черные с серебром волосы укрывали спину женщины, от носа к уголкам ярких, молодых губ шли складочки.

— Право, не знаю, — растерянно протянула Гореслава, воровато оглядывая пустой сад и аккуратно укладываясь на лавке, а голову опуская на колени слепой певице.

Минул холодный март, тепло отцвел апрель. За десяток седьмиц всем сердцем привязалась Гореслава к сказительнице, точно впервые в жизни отыскала утерянную подругу или родственницу. Горячо льнуло сердце к чужому — скрытному, нелюдимому — но привечающему робкие чаянья Гореславы. И таяла княгиня, как тает по весне чистый лед — теплой талой водицей. Набери в ладони и глотни — ничего слаще не изведаешь, ничто горла нежнее не опояшет. Странное, чуждое желание будоражило ум и чувства Гореславы — и ей казалось, только выступи Василиса из своих сказок, вынеси оттуда пьянящую дозволенность и естественность этого чувства, и Гореслава сама нырнет в него с головой.

— Иногда мне кажется, что ты совсем немногим старше меня. Только, мнится, жизнь с тобою круто обошлась, измотала, высушила, — робко заговорила Гореслава. — А в иной раз мне кажется, что ты зрелая женщина, которой и внуков пора иметь, только их нет — и детей нет, и потому у тебя стан молодой девушки. И губы… нецелованые.

Гореслава примолкла, с тревогой глядя в чужое лицо. Певица сразу ее тайну выведала, сказала о ней княгине. А теперь и сама Гореслава, всем сердцем впитывая гостью свою, наугад выуживала из тьмы ее загадки.

— А еще порою мне кажется, что ты всех нас вокруг пальца водишь, — Гореслава зажмурилась. — И что лет тебе уже немерено, и что все свои сказки ты воочию видела, а теперь пришла, чтобы и из меня, как из шерсти невыделанной, полотно какое спрясть. Сейчас на ниточки меня вытягиваешь, приспосабливаешь — чтобы храброй я стала, чтобы любопытство мое из холодного в чистое пламя переплавилась, чтобы не выдюжила я обмана, в котором живу, и кинулась себе на гибель в какую беду. А ты бы потом другой дуре про меня сказку сказывала…

Фыркнула Василиса и сухой ладошкой провела по теплой Гореславиной щеке.

— Милая, пугливая княжна, — ласково заговорила женщина. Потом она прижала к себе севшую Гореславу, поцеловала в щеку, почти в уголок губ. — Не бойся, Бога ради. Лет-то мне хоть и немного, но вовсе не бесчетно. Всего тридцать да еще три зимы я живу на этом свете, но мужа у меня не было, хотя губы знают горечь поцелуев.

— Только ли губы?.. — очень тихо спросила Гореслава. Отчего-то в груди неприятно стянуло — точно обидел кто, причинил боль Василисе, а боль эта княгине почти ее собственная. Только сильнее.

— Не только, — покаянно шепнула Василиса. — Но, почитай, лет мне уже немало, а кровь в твои годы горячей была, чем у тебя. Гореслава, какая же ты холодная, ты бы знала — как раннее утро, как ласковый шелк…

От чужого шепота подобралась Гореслава, чуть отстранилась — ей уже стало грустно, и добрые слова больше пугали, чем грели.

— А только и с холодной кровью можно любить, и еще как — любить… — задумчиво протянула Василиса. — Есть у меня одна история, на этой земле свершенная. Песни о том поют, и примета такая по сей день сохранилась. А случилось это еще до бусурманского ига, и еще раньше — до того, как Владимир крестил Русь, даже до того еще, как на трон киевский сели братья-варяги*. В деревянных избах жили гордые простые люди, пасли на зеленых холмах скот, бортничали и, конечно, сеяли, пахали, собирали свой урожай ячменя и пшеницы. А сила нечистая тогда жила под самым их порогом, и много бед через нее доставалось людям. Нельзя было и шагнуть в вековые леса — за каждым пнем дожидался улова Леший, у каждого берега водили хороводы берегини и вилии, а уж как боялись Святобора разгневать…