Сказочница (СИ)

Звали ее Перышком. За легкий шаг, за любовь к белым платьям, которые невесомо, как птичьи перья, трепыхались на ветру. Часто распускалась тугая золотая коса ее и нежным шелестом рассыпалась на девяносто девять прядей. Нежная и мягкая, кроткая и бесстрашная, с сердцем чистым и доблестным, ничего не страшилась девушка и не ждала от своей судьбы никакого горя. Зарю и закат встречала с коромыслом на плечах, исправно трудилась дома и была всеобщей любимицей: все молодцы караулили под ее окнами, все девицы были ей нежными сестрами.

А однажды случилась беда. Не боясь ни дурных людей, ни лютых зверей, шла она ранним утром за водой одна. Дул ветерок, и ничего скверного не почуяла девушка в клубившейся пыли на лесной тропинке. А как подошла поближе, уже и шелохнуться не посмела. Среди камней и опавших листьев позднего лета сплетались в клубок две змеи. Медные, в золотых коронах и с изумрудными узорами на спинах. И тут бы отвернуться, отвести взгляд. Но любопытно было Перышке, глядела девушка во все глаза на нежную страсть холодных тварей. А потом одна из змей приметила ее. Ни вскрикнуть, ни в сторону броситься девушка не успела — подняла змея треугольную голову, глянула на девицу черными глазками и прошипела девичьим голосом:

— Поздно!.. раньше надо было тебе сворачивать, раньше надо было убегать. А теперь увидела ты нашу свадьбу, заглянула, куда не надобно — быть тебе нашей! — и бросилась в траву. — Сама виновата, девица!

Вторая змея свернулась кольцом, поглядела на девушку, и тоже прошипела:

— Сроку тебе до конца лета со всеми проститься, кто тебе дорог. А про нас и слова не молви — иначе в кровать заползу, вопьюсь в нежную шею — и поминай, как звали. Да не бойся, не из зла тебя под землю забираем — а нельзя людям о наших свадьбах знать.

И тоже скрылась в овраг, где поблескивала зеленая вода под кувшинками.

Долго плакала Перышко, не зная, то ли домой идти, то ли прямо тут в мелком овражке утопиться. И отчего глаза не отвела, отчего не свернула, отчего со всеми не пошла? Корила себя, в кровь сгрызая губы. Потом ничего, за водицей сходила, а вытягивала из колодца ведро — вскрикнула и выронила. На самом верху выскользнула змея медная, рухнула в темную воду и сгинула, будто не бывало. Долго вылавливала, сквозь слезы плохо различая вещи, Перышко упавшее ведерко. А как домой шла, змеи трижды ее дорогу пересекали.

Дома никому ничего не сказала девица. Работала, как привыкла, только молчалива стала, тиха. Подруги спрашивали, что не так, а ответа не получив, отставали. Мил-други и вовсе не заметили, что случилось что-то. Перышко же всю ночь глаз не сомкнула, плакала и слушала, как шелестят чешуей змеи по всему дому. С тех пор куда ни пойдет Перышко — тут и там гадины, нашептывают на самое ухо: попрощайся, девица, с солнышком! попрощайся, девица, с небушком! попрощайся, девица, с матушкой!

Никто у нее ничего не выпытывал. Шутили только, дескать, полюбовника нашла, любовь бойкий нрав высушила. А Перышке не до шуток, страшно девице, тошно, и такая кручина берет, ведь еще чуть-чуть — и навеки к змеям уйдет, в холодную сырую землю, и не ведомо, что сотворят там с ней. Хоть руки на себя наложи — подолгу крутила Перышко в нежных пальцах старый отцовский нож, с которым некогда старик ходил на охоту, но не набралась ни сил, ни храбрости — страшно кровь пустить, страшно в вечность уйти.

А однажды шла Перышко за водой, и вдруг взглянули на нее из овражка огромные янтарные глаза — девушка закричала и что есть духу бросилась к колодцу. Да так там и простояла, лицо закрыв и плача, пока остальные кумушки не подоспели. Тут и другой слух покатился — дескать, обесчестил Перышко у колодца молодец какой. Косо стали поглядывать на Перышко бывшие подруженьки, грубее и настойчивее сделались ласки молодцов, что некогда цветы носили.

И все из рук у нее стало валиться, точно скользкими те стали, как змеиная чешуя. Возьмется за чашки — расколет, кошку приласкать потянется — а та и прянет, шипя. Старуха-мать поколачивать стала, за неловкость да за бесстыдство ругая.

— Бедная девушка, — проговорила Гореслава, жалостливо заламывая брови. — За что же с ней так? Она ведь ничего не сделала…

— А вот так молва и люди с девицами обходятся, — горько хмыкнула Василиса. — Чуть оступись — и в штыки… А оступиться легко. Ты, Гореслава, холодная, сдержанная — тебе просто жить. А ежели кровь горячая? Голова дурная?.. Разок дашь себя поцеловать — а молва такое разнесет, что и подумать страшно. И выгонит мать из дома, и бывшие друзья-подруги не дадут приюта…

— Васенька?.. — тревожно заглянула в чужое лицо Гореслава. Сердце княгини схватило жалостью, взяла она в свои руки ладони Василисы, прижала их к своим щекам. — Никуда я тебя не прогоню, ты же мне… дороже, жизни до…

— Тише, княжна, — ласково да снисходительно остановила Гореславу слепая певица. Погладила чужие светлые волосы. — Не рано ли ты такие клятвы делаешь? Еще пожалеешь…