Сказочница (СИ)

— Не буду. А все же нам правда надо отыскать покои потеплее, здесь тебя совсем, боюсь, застудит.

Хотя и противилась Гореслава, слепая певица провела ее в супружеские покои. Было там пустынно и темно, и тяжелые дубовые ставни не поддавались самым грозным порывам ветра. Пусть комната и была чисто прибрана, сразу становилось видно, что женщина в ней не живет. По стенам висели татарские ковры, сабли, щиты и луки; навалены были конские сбруи, да высились пестрые ряды чубов с вражеских шлемов. Гореслава, пытливо глядя в слепое лицо Василисы, кожей чувствовала, что та получше ее знает, какие платья навалены в скрынях вдоль стен: кольчуги, плащи, шестоперы и луки, седла да чалдары.

А на широкую кровать редко ложился ее хозяин — хозяйка же вовсе никогда не ложилась. Хозяину милее были холодные ложа оставленных жен и одиноких вдов. Хозяйке — девичья светелка с иконками у окна, в которое заглядывала пряная сирень.

— Лежи, княжна, — ласково приговаривала Василиса, поднимая тяжелую медвежью шкуру, с другой стороны обшитую голубым шелком.

Среди подушек было мягко, светлые простыни пахли вербеной и чистильным порошком. Под шкурой сразу стало тепло и сонно, но Гореслава желала дослушать страшную повесть до конца. Она поймала в свою руку сухую ладонь Василисы, пожала, пряча к себе под медвежью шкуру и прижимаясь к острым костяшкам нежной теплой щекой.

— Расскажу, милая княжна, как же не рассказать… Нельзя бросать историю на полуслове — не просто слово выкинешь, а живых людей на страшном месте бросишь. Это у дурных сказочников хоть с конца, хоть с середины сказывай и бросай, когда вздумается. А если слово силу имеет — никогда нельзя незаконченной историю оставлять. Теперь же слушай. Колдуну тому шибко страшно стало, когда и змеи с Охотницей совладать не смогли. Он к последнему, самому опасному заклятию решил прибегнуть…

Дрожащей куриной лапой карлик выколол свой раскосый глаз с голубым бельмом и кинул в землю. Глаз разбился, ибо был выкован из волшебного хрусталя, и тончайший дым окутал загубленных карликом дев. Обрели они силу и призрачную плоть, и указал он им на Охотницу, вскричав:

— Она живет, а ваши кости белеют под звездным светом! У нее кровь горячая, а ваша стылой гадиной бьется на земле! Разорвите ее — пусть не видит солнца, как не видите вы! Выпейте ее крови — вспомните, какого это, когда она струится по вашим жилам.!..

Но взглянули одиннадцать дев на Охотницу, поглядели на запуганную побелевшую Травницу, и послушались иного приказа. Сердце им, одно на всех, не из плоти и крови сотканное, велело не девушек предать смерти, но обернуться к своему мучителю. Сразу понял колдун, какую напасть накликал на себя. Он обратился иссиня-черным вороном и бросился в небо. Девушки расправили соколиные крылья и кинулись за ним. Он упал на траву угольно-черным зайцем. Девушки одиннадцатью призрачными лисицами пустились по его следу. Он стал свирепым кабаном — девушки окружили его волчьей стаей.

Пока шла погоня, Охотница кинулась к сестре. Прижала девушку к груди, закутала в свой кожух. Та, поняв, какую жуткую шутку сыграл с ней колдун, горько заплакала. И не о пролитой крови жалея — о деве, которая виделась ей в звездном свете, с которой, ей мнилось, коротала она майские ночи. Та, с которой сплеталась, оказывается, не телом — душами…

Потом поднялись сестры, стряхнули с плеч горечь и страх и стали собирать разбросанные по поляне кости. Пока еще была Охотница в чужом обличье, могла она восстановить попранную правду. Но стоило торопиться — ибо с рассветом таяла магическая сила, а дивный цветок распускал свои лепестки и наливал силой корень лишь один раз в дюжину лет.

Собрали сестры скелеты, выложили на полене серебристыми кружевами. Вложили в грудные клетки карминовых гадюк. Кровеносными сосудами те оплели кости, намертво связали каждую косточку с другой. Травница убежала в лес и принесла в подоле одиннадцать живи-цветков, вложила в рот каждому черепу по одному. Умаявшись, стали сестры ждать дев.

Вернулись те девушки, отчаянные и полные горя — колдун щедро заплатил им за муки и ныне мертв, но и самим им пора уходить в землю. Молодым, в расцвете сил и смеха погибшим. И трети от жизни не вкусившим… Но увидели они свои тела — которым только души и не хватало, увидели и сестер, готовых им помочь. К рассвету костная ткань сплелась с нитями их душ, жизнь наполнила конечности и заструилась согретая соком живи-цветка кровь.

Нежные холеные тела, сияющие ласковые глаза, тонкие руки и нежный смех наполнили поляну, осветили ее не хуже утренних лучей. Десять дев разбились на пары — одна так или иначе шла за другой, и колдун первой погибшей заманивал другую. Лишь одиннадцатая девушка, обладающая истинно царской повадкой, стояла одна, не смея поднять головы. Взгляд ее искал Травницу. Это ее заманила погибшая принцесса для трапезы колдуна, но теперь стыдилась и страшилась чужого гнева. Ведь и ей Травница не была чужда — за те майские ночи прикипела принцесса сердцем к простой девушке, что ведала все тайны трав…