Скелеты в шкафу никогда не врут (СИ)

— Вчера до моих ушей дошли занятные, ха, вести. Некая девушка на городской площади, очевидно, чем-то крайне возмущенная, посоветовала моим послушникам, а следом и мне самому отправиться в места не предназначенные для визитов кого бы то ни было. Это услышала и стража, после чего оная персона, не ставшая отрицать свою вину, оказалась в колодках, где ей предстояло провести несомненно очень запоминающиеся два дня. Но вот что интересно, — Цимон добродушно улыбнулся, — не успел я услышать об этом происшествии, как узнал, к своему глубочайшему удивлению, что простил глупышку и даже распорядился отпустить её! Друг мой, вы что-нибудь слышали об этом?

— Слышал, — виновато потупившись, признал Рентан неохотно. — Девушка сказала это…

— По глупости, свойственной её возрасту — так я заявил ещё вчера, до новостей о прощении. Но всё же… — священник замолчал и посерьезнел. — Полагаю, это и есть то самое первое «чудом спасшееся дитя Оренгарда», верно? Или скелет из шкафа, который хочет добавить нечто важное к вашей биографии?

Лекарь долго смотрел на свои руки, не знал, что именно ему ответить. Врать не хотелось, но в текущей ситуации нельзя было давать ни малейшего лишнего намёка даже самым близким людям. Это знание могло серьёзно им навредить.

— Это… — наконец очень неуверенно начал Рентан. — Это дочь одного человека из Оренгарда. Человека, которого я хорошо знал. Как себя самого…

— Эти многозначительные полутона, мой друг, — с намёком скривился священник и цокнул языком. — Ни к чему хорошему они вас не приведут. Скелеты в шкафу не умеют врать.

Однако лекарь не стал вносить какую-либо ясность и просто продолжил:

— Мне надо было с ней поговорить. Сами понимаете, разговаривать с человеком в колодках — не лучшее проявление дружелюбия.

— Особенно, когда есть возможность, прикрывшись именем известного человека, выпустить его, — усмехнувшись, закончил Цимон. — Не делайте такое лицо, друг мой, вам бы подобное понравилось ничуть не больше моего. Хотя, признаюсь как есть, меня эта ситуация скорее забавляет. Но вижу, — раздался тяжёлый вздох, — по результатам разговора вы уже успели пожалеть о своей милости, не так ли?

— Нечего молодым девицам делать в колодках, — покачал головой Рентан, не соглашаясь с последней частью. — Что касается разговора… — перед тем как продолжить, лекарь налил и отпил вина, — я испытал лишь разочарование.

— Неужели ребёнок, которого вы когда-то знали и прошедший через худшие из возможных испытаний, оказался не тем ребенком, которого вы запомнили? — явно перебарщивая с иронией, поинтересовался Цимон. Заметив реакцию и осознав свою ошибку, он извинился: — Простите, друг мой, в осеннюю пору на меня особенно часто нападает цинизм.

— Проблема не в этом, — словно и не заметил едкого замечания лекарь. — Она считает себя какой-то особенной, уникальной…

— И имеет на это полное право.

— Она не единственный ребёнок, выживший…

— Несомненно, что не единственный, — довольно грубо перебил священник. — Но видите ли в чём заковырка: в нашем мире живёт множество людей, в жизни многих из них случались трагедии, и чаще всего эти трагедии отнюдь не уникальны. Хотя воспринимаются именно таковыми. Но и что с того? — Цимон слегка наклонил голову набок, наблюдая за реакцией собеседника. — Или вы рассуждаете с той позиции, что уж ваша-то трагедия чем-то уникальна? Но ведь вы и сами рассказывали, что из Оренгарда спаслись не в одиночку. — Предвосхищая любые замечания, он добавил: — Да и в остальных аспектах той истории, уверен, найдутся параллели.

Воцарилось долгое молчание. Как это часто бывало, Цимон оказался во многом прав, но Рентан не был готов вот так сходу это всё принять. Ему требовалось нечто большее, чем простое указание на факт, и священник, хорошо его знающий, тоже понимал это:

— Уверен, кроме вас свою трагедию считает уникальной этот прохвост Локто. Или вот взять сегодняшнего моего гостя, к сожалению, званого — Войтон тоже несомненно считает свою историю уникальной, что в случае с таким-то именем особенно иронично, — Цимон налил себе вина. — Или вот ещё пример, мой друг, вам наверняка очень хорошо знакомый…

— Чудная Целе, — догадался лекарь, угадывая ход мыслей собеседника. — Конечно, кто же ещё.

— Уж не слышу ли я в вашем голосе осуждение?

— Конечно, слышите! И, конечно, осуждение! — горячо подтвердил Рентан. — Вы прекрасно знаете, что она из себя представляет на самом де.

— Да, имел неудовольствие убедиться. Но как бы ни была плутовата данная особа, глупо и странно отрицать, что она прошла через многое, — возразил Цимон и, пригубив вина, подвёл итог рассуждениям. — Поэтому, мой друг, могу посоветовать два варианта: либо начинайте укорять в неоригинальности всех вокруг, начиная с себя, либо прекратите искать соринки в чужих глазах и оставьте несчастную девушку в покое.

Как это часто бывало при разговорах в этом самом саду, Рентан не нашёлся, что возразить, хотя очень того хотел. Как он ни рассматривал свое поведение днём ранее, ему не удалось найти у своей вспышки иных причин, кроме как постыдного разочарования от завышенных ожиданий.