Скелеты

Ника с ностальгией мяла пакетик пальцами. Покосилась на окантованный лентой портрет.

Ей почудилось, что взор Саши стал суровым, недовольным.

Она повертелась в поисках сосуда для цветов. Встала на цыпочки и сняла с гардероба хрустальную вазу. Пошла в ванную, напевая под нос песенку «Сплина». Выбросила таблетки в унитаз и пожала плечами.

Мысли снова вернулись к Ермакову. Взрослому, элегантному, пышущему уверенностью в себе. И к тому мальчику, с которым она исследовала степь, рисовала карту варшавцевских парапетов, до темноты играла в бадминтон, и пернатый воланчик упруго порхал над городом.

Вместе они раскрашивали глиняные фигурки найденными на чердаке красками, Андрей смастерил для нее качели и закопал бусы в саду, чтобы она искала сокровища. Он был единственным подростком, в котором отсутствовала привычная для Варшавцево жестокость. В Хитрове она тоже отсутствовала, но Хитров был щуплым и кривоногим, и поэтому не считался.

В старших классах за ней ухаживал парнишка, и, впервые поцеловавшись с ним взасос, она подумала: боже, какой он слюнявый! Не то что Андрей. Черт, она до восемнадцати лет мерила кавалеров по мальчишке, прыгавшем в листву с гаража.

Упиваясь воспоминаниями, Ника прополоскала вазу, наполнила водой.

Шорох она услышала по пути в гостиную. Неужели мыши? Ничего удивительного, дом, пусть и находился под бабушкиным присмотром, долго пустовал. А до кишащей грызунами степи рукой подать.

Мышей Ника не боялась. Она пересекла кухню, комнату и встала у полки, набитой DVD-дисками. Коллекционировать фильмы начал Саша, увлечение передалось и ей. Теперь эти коробочки просто собирали пыль.

Ника обвела комнату взглядом. Внимание привлек телевизор. Точнее, то, что шевельнулось в его зеркальной плоскости. Она уставилась на экран, на собственное отражение и на отражение смежной комнаты. Спальни Саши, в которую после его смерти перебралась мама.

Ника повернулась и посмотрела в дверной проем.

Ваза выпала из рук и оплескала ступни холодной водой, но она даже не заметила этого.

18

Призрак остепенился или вовсе съехал, его вполне удовлетворил учиненный акт вандализма. Андрей потянулся, разминая суставы, улыбаясь собственным мыслям.

— Ника-Ника-Ника…

Кто бы мог подумать, что она вырастет такой… роскошной. Он расписывал Маше свои детские похождения, целомудренные поцелуи за гаражом.

— А как она выглядела, твоя Ковач? — интересовалась Маша, за показной ревностью скрывая ревность непоказную.

— Как и все двенадцатилетние девочки!

— Извращенец, — насупливалась Маша.

Она была ужасно ревнивой! Щурилась, косясь в его переписку, заочно ненавидела его коллег женского пола, его бывших… пока сама не стала бывшей. Говорила: «Я умру, если ты мне изменишь».

А на периферии уже маячил Богданчик.

Всё возвращалось. Андрей склеивал жизнь, как разбившуюся вдребезги стеклянную игрушку, перетасовав нечаянно осколки, и теперь разрозненные кусочки соприкасались.

«Что же будет дальше?»

Он перетащил елку из кухни к телевизору. Нашел в кармане подарок Ники, японскую куколку Кокэси. Нацепил на пушистую ветку. Он впервые за много лет украшал елку в одиночестве. Подготовка к Новому году была важнейшим ритуалом в их с Машей семье. Шарики, дождик, хрупкие и ломкие атрибуты счастья. Нарядив зеленую красавицу, они пили у ее подножья вино и занимались сексом, а утром Маша выныривала из постели и мчалась, босоногая, в мужской футболке на голое тело, распаковывать подарки. Верещала радостно и целовала Андрея. У нее были родинки на плечах и ребрах и маленькая татуировка на ягодице. Панда с красным бантом. Бунтарский жест семнадцатилетней Машки, она ужасно стеснялась его, и даже на море следила, чтобы пандочка оставалась под плавками.

Все отдано Богдану: татуировка, родинки, мигание гирлянд. И фамилию она сменит — с Ароновой на Силивестрову. Не бывать Марии Ермаковой. Вместо общих детей — противозачаточный амулет из Японии.

Кокэси раскачивалась и кивала.

Андрей вдохнул аромат смолы. Сел на диван и клацнул пультом.

В новостях говорили о разбившемся самолете и погибших музыкантах. Високосный год, сдавая смену, стремился посеять больше смертей, свалить на людские головы больше горя и утрат.

Андрей приглушил звук, вооружился книгой. Поплавать полчаса на средневековых кораблях — и баиньки.

«А я отлично справляюсь без Интернета», — похвалил он себя.

Флагманская каракка едва отчалила от берега, когда зазвонил телефон.

«Ковач» — высветилось на дисплее.

Сердце забилось быстрее. Она изменила решение? Скажет, что ей грустно одной? Что слишком многое они не успели обсудить?

Или вот: «Я тут разучила танец, и мне нужен зритель»…

Его устраивали все варианты.

— Я как раз думал о тебе…

Он осекся, услышав взволнованный голос Ники.

— Ты можешь прийти ко мне прямо сейчас? Я понимаю, что поздно…

В трубке дул ветер. Она была на улице. Совсем не то, что Андрей воображал.

— Что-то случилось?

— Нет… или да. Мне не к кому обратиться, кроме тебя. Ты должен прийти. Проверить.

Она почти плакала.

— Умоляю тебя!

— Я буду через пять минут.