Скелеты

Тучи развеялись, над городом сияли яркие звезды. Многоглазое небо наблюдало за Хитровым. Он размышлял о том, почему рассказал друзьям про гадюк, но не обмолвился об их предводителе, о той тени, что таилась на самом дне ямы его кошмаров.

Впервые за много лет он думал о Змеином мальчике.

23

Во сне ему было четырнадцать. Накануне нового, две тысячи первого, года он шел по черной растрескавшейся земле, сжимая в руке бутылку из-под пепси-колы. В пластике плескался бензин.

Под подошвами струились рытвины, борозды, которые приходилось перепрыгивать. Он видел черепки животных на дне ям, копыта и клочья шерсти. Справа шагал испуганный подросток Хитров, слева — Саша Ковач. Тощий и взлохмаченный, в косухе, накинутой на обнаженный торс. Лунного света хватало, чтобы рассмотреть круги под его глазами, ввалившиеся щеки.

Они шли нога в ногу, а впереди маячила приземистая постройка. Словно индейский вигвам посреди прерии. Стены хижины были обшиты волчьими шкурами, над дверцами, над табличкой «Комната отдыха ветеранов труда» топорщились бычьи рога.

Андрей собирался сжечь беседку, отомстить Солидолу за унижения. Много лет назад в реальности он так же крался сквозь ночь, и горючее булькало в бутылке, но тогда хибара выглядела менее устрашающей и находилась не в степи, а на улице Быкова. Ему что-то помешало… Да, вспомнил спящий Андрей, он напоролся на Журавля, Вовиного ординарца. А сам Вова Солидол почему-то сидел в темноте под столом, и Андрею удалось сбежать.

Андрей-из-сна встал напротив беседки. Саша Ковач и Толя Хитров замерли поодаль. Он хотел поискать зажигалку, но сосуд в руке обзавелся матерчатым фитилем, и фитиль уже тлел, искра ползла к маслянистой жидкости.

Он метнул коктейль Молотова, бутылка разбилась о дверцы, и оранжевый цветок распустился на фанере. Огонь устремился вверх и в стороны, он протискивался сквозь прорехи и разливался яростным свечением. Дерево и ветошь пылали, и Хитров с Ковачем дергались, исполняя победный танец — механический и жутковатый танец марионеток. Их лица были желтыми, глаза отражали пожар, будто им под веки вставили осколки зеркала.

«Что-то не так», — запаниковал Андрей.

Он уставился на горящую хибару. Доски расслаивались, растопыривались, и там, в пляшущих красных мушках, он разглядел фигуру, укутанную простыней. Фигура покачивалась в такт с языками пламени, материя дымилась, занимались края, простыня тлела, открывая девичье личико, обрамленное светлыми прядями, чистое и не тронутое огнем.

«Это я ее сжег, — подумал Андрей. — Я сжег Белую Лилию».

И пейзаж обратился в пепел, Андрея сдуло в другое кино, где было не страшно, суетно и пестро, что-то про подготовку к празднику.

Он проснулся, разбуженный солнечными лучами. Поворочался, уткнулся в теплую, мерно вздымающуюся спину.

«Машка», — вздохнул он облегченно.

Так значит, все это сон: предательство Богдана, поездка в Варшавцево, призраки-шевы… Сейчас они проснутся и будут наряжать елку. Он приготовит глинтвейн, она испечет имбирное печенье. Вечером можно сходить на новогоднюю комедию или мелодраму, но только не на ужастик.

Он сонно притиснулся к Маше, почувствовал аромат кокосового шампуня и едва уловимый запах табака. Разлепил веки, и дрема испарилась. По подушке разметались темно-каштановые локоны. Спина, запах, волосы принадлежали Нике Ковач.

В памяти всплыли события вчерашней ночи. Ссутулившаяся мертвячка, побег из нехорошего дома, их с Хитровым заседание.

После ухода Толи он, как истинный джентльмен, постелил себе на полу. Но Ника сказала, что она взрослая девочка и подвинется к стене.

— К тому же, — заметила она, — мы уже спали вместе.

Конфузливо соприкасаясь плечами, они говорили о прошлом, о той ночевке в палатке под июльским небосводом. Пусть разбили палатку в Никином дворе, дети запросто воображали, что они далеко-далеко от дома. Как было уютно хрустеть шоколадным печеньем и листать комиксы, корчить рожицы, подсвечивая себе фонариками. Строить фантастические планы…

Смущение отступало, их руки нашли друг друга в темноте и сплелись, он поцеловал ее красивые сочные губы, и она запускала пальцы в его шевелюру и покусывала игриво его язык.

«А потом мы вырубились», — разочарованно понял Андрей.

В джинсах и футболках, даже не попытавшись…

Впитывая ее тепло, он был почти благодарен призракам. Это они свели их, посватали, уложили в одну кровать. Заботливо отвлекли от бывшей.

Он улыбнулся и вплотную придвинулся к Нике.

Солнце затапливало комнату, волосы девушки переливались, словно гречишный мед, словно патока.

У Андрея участился пульс. Рука скользнула под футболку Ники, по позвоночнику к лопаткам. Ощутила выступы и впадинки, крошечные волоски, персиковый пушок. Переползла на живот. Подушечки наслаждались шелком кожи, и кожа отвечала мурашками, пупырышками. Он читал ее, переполняясь нежностью, истомой.

Ника пошевелилась, и его рука застыла и обмякла, притворилась спящей. Игра в кошки-мышки, подзабытые эмоции. Он скучал по ним и не только в последние лихорадочные месяцы.