Скелеты

Хитров вышел на парковку, встал, ловя ртом холодный воздух, подставляя лицо ветру. Телефон снова заиграл Лу Рида.

— Привет, Лар. Ты прости, у меня тут такое…

— Толь, — прервала жена, — соседка звонила, тетя Женя. Кто-то нашу квартиру взломал. Дверь нараспашку.

Первой мыслью было: «Дочь в безопасности».

— Ограбили? — спросил он.

— Твой папа туда поехал. Вещи не тронуты, всё на месте.

— Может, теть Женя спугнула грабителей?

— Толь, папа сказал, что замок выглядит так, словно дверь выломали изнутри.

Стоя на парковке у полицейского отдела, Хитров подумал:

«Оно выбралось из квартиры».

33

— В детстве, — проговорила она, — я боялась Бабая. И Саша подарил мне плед. Специальный, из «антибабайной» шерсти. Он был очень мягким и защищал от всего на свете. Я заворачивалась в него с головой, и там было мое королевство.

«Нам сейчас не помешал бы такой плед», — подумал Андрей, лаская ее спину.

Она лежали под одеялом. Ника прильнула виском к его груди, свернулась в позе зародыша. Трогательный живой комочек. Мышцы ныли от приятной усталости.

«Нужно заняться спортом», — отметил он.

Ее ногти скользили по внутренней поверхности его бедра.

— Все самое страшное уже случилось. Мамы не стало, отца, брата. А теперь это… Ты в Бога веришь?

— Верю, кажется, — сказал он. — В каком-то смысле эти шевы — доказательство его существования. Не хочу думать, что есть уродливое потустороннее зло и нет никакого противовеса.

— Тогда почему мы не молимся? Не используем святую воду, кресты? Не позовем священников?

— Такое только в ужастиках срабатывает. И, помнишь, даже в фильмах нужна, помимо распятий, вера. Настоящая, а не та, что у нас. Без «кажется».

Загробный мир представился продутой ветрами степью. Низкие тучи клубятся над редкими деревьями и бурьяном, вдруг из высохшей земли вырастает к небу бетонное здание, внутри в кабинетах возятся люди, души, обреченные на вечные будни за пятнадцать тысяч рублей в месяц.

— Надо ее найти, — сказала Ника, помассировав его яички, — веру. Бога. Ты, когда венчался, ничего такого не почувствовал?

— Одухотворения? Знаешь, я в те дни постоянно был одухотворен.

— Венчание — это очень серьезный шаг.

— В нашем случае спонтанный.

— А ее уход был спонтанностью?

Андрей замолчал, и она сказала, убрав руку с его мошонки:

— Прости, можешь не отвечать.

В памяти впервые за долгое время всплыл образ… не Маши. Другой женщины. Образ, подавленный им, вычеркнутый. Зеленоглазая, русая Оля ворвалась в жизнь упругим юрким вихрем, разворотила крепость, созданную им с Машей. «Ничего тут уже не построишь», — сказал небесный прораб.

А Оля ведь предупреждала: «Я чего ни коснусь, все превращается в прах».

Он и Олю проклинал, и Богдана удалил из друзей нажатием специальных клавиш. Но правду проговаривал только сейчас. Девушке, с которой у него было общее прошлое, общие призраки и фантастический секс.

— Полтора года назад, — сказал он, тщательно подбирая слова, — к нам на канал пришла молоденькая практикантка. У нас с ней завязались отношения. Бурные, губительные. Маша мне очень доверяла. Говорила, что за мной как за каменной стеной, что я не предам никогда. Хвалила меня постоянно, а хвалить было не за что. Потом нашла Олины сообщения.

Он зажмурился, вспоминая короткий Машин вскрик, возглас подстреленной птицы, ее, растерянную, с телефоном возлюбленного в горсти.

— Она была просто убита. Я клялся ей, умолял о прощении. Тут же прервал все контакты с той… с Олей. А Оля уехала вскоре. И мы остались вместе, пытались спасти наши отношения. Скандалили, я злился, что она меня никак не может простить. Выбросить все это, как я выбросил. Маша была очень хорошей. И есть. И Богдан тоже, к которому она ушла, не выдержав собственной боли. Он любит ее, всегда любил. Я ей соврал, и священнику на венчании. Ну и ему, Богу, соврал. Я заслужил вот это: Новый год в Варшавцево, адских гостей. Ты светлая, чистая, ты как-то эту чистоту сохранила. И Толя — он золотой человек. А я так — дерьмецо на палочке. Прости за все это…

Ника приподнялась на локте, задумчиво погладила его по торсу.

— Нет у меня индульгенций, если ты их ждешь, — сказала она, — и я не меньше тебя заработала место здесь. Мы в связке пока, я сама не хочу расхлебывать эту кашу. И ты мне нравишься, и не перестал нравиться из-за того, что у тебя интрижка была. Ну, козел ты. Все вы козлы, — ее голова снова легла на его солнечное сплетение. — После разберемся.

«Может быть, ты — моя индульгенция», — подумал Андрей, благодарно сжимая плечо Ники. Исповедь вскрыла гноящуюся рану, выпустила дурную кровь. Он прикрыл веки.

— Лет в двенадцать, — сказала красивая девочка, прикорнувшая на его груди, — я взяла Сашин велосипед. «Украину». И каталась под рамой. Было невероятно тяжело. А ты меня подсекал, и я чуть не врезалась в тебя, поворачивая. Ты вопил на всю улицу, что научил меня разворачиваться на малых оборотах.

— Ну, научил же.

— Я бы тебя кастрировала, узнай об измене, — проурчала Ника сонно.

Забытье укутало колким пледом.