Схолариум

— Нет. Хотя даже Штайнер в данный момент думает, что дьявол наступает ему на пятки. Но я не верю, что таковой существует в мире вещей. Он относится к миру образов, но мы не можем разобрать его на составляющие. Потому как никогда не видели его воочию, этого дьявола, да, мы даже не знаем, как он выглядит, так что он способен воплотиться лишь в нашем представлении, но это воплощение всего лишь образ, который мы ему приписываем. Следовательно, это наш собственный образ, а не образ дьявола. Тот, кто постоянно поминает дьявола, возможно, сам и есть дьявол, как ты думаешь?

— Credo quia absurdum? [42]

— Ты внимательно читал Тертуллиана. Касалл терпеть его не мог, так же, как и Оккама. Он постоянно восхвалял идею, а не вещь. Доказать существование дьявола таким людям проще, чем тем, кто верит только в существование вещей. У этих не слишком большой простор для фантазии. Собственно говоря, это очень убогая точка зрения.

— На которой вы, тем не менее, остановили свой выбор.

Ломбарди кивнул, подошел ближе, отодвинул книгу в сторону и сел на стол.

— Да, а что мне оставалось делать? У меня явная склонность ко всему убогому.

Он снова засмеялся. Он кичится своей бедностью. Несчастный магистр, который не стыдится своей нищеты, а наоборот — возводит ее в разряд добродетелей и считает неотъемлемой частью своей личности.

Он открыл ей дверь. «Да, я ухожу, Ломбарди, — сказала себе Софи, — но я еще вернусь. Жаль, эту беседу я представляла себе несколько по-другому». Он красив. И умен. И даже если он не верит в дьявола, у него все равно есть что скрывать.

В одном из дальних помещений де Сверте разместил новую библиотеку схолариума. Здесь в ряд лежали закрепленные на длинных цепях книги; их было немного, но всё же вполне достаточно, чтобы постичь азы знаний. Так что больше не нужно клянчить в других коллегиумах и бурсах. Теперь они могут читать в своей собственной библиотеке. Аристотель был представлен «Метафизикой», «Физикой», «Этикой» и первыми тремя томами «Liber de causis»; рядом лежали посвященные геометрии «Элементы» Евклида, дальше — «О философском утешении» и «Арифметика» Боэция и «Теэтет» Платона. А также «Institutiones grammaticae» Вергилия и «Theoria planetarum». Тут уж благодетель не поскупился. Конечно, необходимо обзавестись еще кое-какими трудами, но приор и так был счастлив, несмотря на то что некоторые книги вовсе не вызывали у него восторга. Было общеизвестно, что де Сверте не разделяет современных течений, готовых отказаться от половины наследия Фомы Аквинского и усматривающих в традиционных философах закат Запада, но он не препятствовал развитию науки, которое все равно стало неукротимым, и старался делать хорошую мину при плохой игре. До него доходили слухи что факультет думает вернуться к старым методам преподавания и постепенно отказаться от via moderni [43]. Так что ему оставалось только ждать лучших времен. И тогда он добьется, чтобы им выделили другое здание, потому что здесь ему не нравится. По улицам шляются чернь и девки, молитв не слышно, и напрасной оказывается любая попытка заставить совет обеспечить порядок и покой. Постоянно не хватает сторожей, которые обходили бы улицы днем и ночью.

Стражники занимаются нищими, ворами и убийцами. До его схолариума очередь доходит только тогда, когда на других фронтах устанавливается прочный мир. Бурса Короны тоже страдает от дурных женщин и всякого сброда, но главным злом все равно остается публичный дом, потому что студенты из бурсы тоже гораздо больше интересуются шлюхами, чем книгами.

Открытие его новой библиотеки, на которое были приглашены все студенты и магистры, де Сверте велел ознаменовать вином и жареным мясом. Лаурьен попросил разрешения пригласить за стол своего нового друга Иосифа. Тот ел, пил и разглядывал книги. Около полуночи — на этот раз ворота должны были закрыть лишь в полночь — настроение поднялось настолько, что даже приор продемонстрировал признаки веселья: из его рта вырвалось счастливое икание, потому что он выпил слишком много вина и поспорил со Штайнером насчет диспута, что, правда, не было принято всерьез.