Схватка в западне

— Никакая я не лукавая, — сделала жалостливый вид Анастасия. — И в политику не впутывалась. В войсках Лазо не была. На железной дороге заработками промышляли… Это меня Савка Булыгин по злобе оговорил, Он ведь, Савка-то, все приставал ко мне с женитьбой, а я отказала… Отпустили бы вы нас с купеческой дамочкой, господин хорунжий.

После еще одной выпитой рюмки у Филигонова совсем посоловели глаза. Он уже забыл про допрос и бессовестно лез обниматься с Анастасией.

— Не балуйте, — отбивалась она от него, — Прикажите лучше отпустить.

Филигонов загорался:

— Ух, узкоглазая шельма! Мне ты не откажешь в любви? Дай поцелую. Разок приголублю…

Точивший шашку казак-вестовой не вытерпел, отложил свое занятие, оттянул хорунжего от Анастасии.

— Что такое? Путин? — бессмысленным взглядом уперся Филигонов в казака. — Вольно!

— Лечь вам требуется, господин хорунжий. Отдыхать пора, Авдей Корнеевич, — твердо взял тот Филигонова под локти и стал укладывать в кровать.

— Ты кого это… Меня? Я те, подлецу… Прочь, скотина! А-а-а, ты руку на начальника гарнизона… Охра-а-ана!.. Взять!

В дверь передней заглянул охранник. Вестовой Путин успокоил его:

— Все в порядке. Их благородие порезвились малость, а зараз нехай отдыхают.

Когда старуха-хозяйка вывела из-за занавески переодетую во все сухое Любушку, Филигонов уже спал. Настя-сестрица стала просить казака-вестового:

— Отпустите нас, господин Путин. Вы ж слыхали, что Любовь Матвеевна Шукшеева дочь именитого читинского купца, приятеля хорунжия. И муж ейный — Георгиевский кавалер, в сотниках у атамана пребывает. Отпустите ради Христа, господин хороший.

Принявшийся опять точить шашку вестовой произнес сухо:

— Вы зря все это. И я вам не господин. И отпустить вас не имею никакого права. Так што определяйтесь с роженицей на ночлег покудова. Утром их благородие порешит ваше дело.

Анастасия попросила хозяйку положить Любушку там, где потеплее. Старуха-хозяйка взяла со своей кровати ветхую ряднушку, постелила в святом углу прихожей.

— Тута тепленько, — сказала, — тута и располагайтесь с господом.

Любушка долго не могла уснуть. На ребристом полу, несмотря на мягкую постилку, лежать было жестко. А тут еще живот, натруженный утомительной ходьбой, отяжелел, разнылся тупой неотвязной болячкой. Она поворачивалась и так и этак, пытаясь найти удобное для него положение, однако облегчения не находила.

Настя-сестрица лежала спокойно. Но Любушка чувствовала, ей тоже не спится. За те тревожные, полные волнения дни, которые Любушка неразлучно провела с подругой в последний месяц, она хорошо изучила Анастасию. По одному слову могла догадаться, что хочет сказать Настя-сестрица, по взгляду прочитать ее думы, по дыханию определить, спит она или нет.

Анастасия дышала ровно, осторожно, словно боялась кого-то побеспокоить. А ведь не спит, точно не спит. Наверное, переживает за Любушку. И думает о том, что было не так давно, о судьбе своих близких и родных.

Любушка думала о том же…

* * *

После того как Тимофей ушел со своей сотней на разведку в Серебровскую, на сердце Любушки будто камень лег. Ночной бой на станции вселил маленькую надежду: Тимофей выполнил порученное дело и через день-другой присоединится к полку. Но шел уже третий, четвертый день, а о сотне Тулагина — ни слуху ни духу.

В Марьевской Любушка совсем пала духом. Командир и комиссар полка при встрече с ее немыми, вопрошающими взглядами опускали глаза. «Не объявится Тимоша, нет его в живых», — делала она страшный для себя вывод и бежала к Насте-сестрице, падала ей на грудь, беззвучно выплакивала свою тоску горючую.

Полк расформировывался. Бойцы группами и в одиночку разъезжались кто куда. Анастасия Церенова тоже собиралась ехать в родное село Голубицы. Начальник штаба разрешил ей взять подводу с конем из санитарного взвода.

— Поедем со мной, — уговаривала она Любушку, — Тебе успокоиться надо, приготовиться к рождению маленького. В слезах купаться — печали не поможешь. Если жив твой казак, найдет на краю света.

На шестые сутки Любушка (полковой писарь состряпал ей документ, удостоверяющий, что она является приемной дочерью купца Е. Л. Шукшеева) выехала с Настей-сестрицей из Марьевской. Путь до Голубиц неблизкий, через районы, занятые белыми. Ехали не трактами, не торными дорогами, колесили лесными сезонками, через глухие селения, на которые власть семеновцев еще не распространилась.

Находчивая Анастасия умела быстро сходиться с жителями. Она придумала легенду, что они с посельщицей Любавой ездили повидаться с мужьями, работающими по мобилизации на «железке» и теперь возвращаются домой. Люди верили ее рассказам, пускали на ночлег, делились едой, даже овса давали для лошади.

К станице Таежной женщины прибились к концу недели. Любушка попросила Настю-сестрицу заехать к Субботовым: гляди, как Софрон дома, а нет — так, возможно, родители знают, где он. Может, и про Тимофея что скажут.

Субботовы встретили Любушку, как родную. Мать Софрона разголосилась:

— Ой времечко-то какое безбожное. Люди — што бездомные… Разродиться мояточке и то спокойно не приходится. Совсем на сносях, горемыка тожно.