Схватка за Рим

-- Аталарих, кто этот мужчина в стальном шлеме, вон там у колонны подъезда? Видишь? Скажи, кто это?

-- Где? -- спросил Аталарих, выглядывая в окно. -- А, это славный герой Витихис, победитель гепидов.

В эту минуту тяжелый занавес, закрывавший вход в комнату короля, поднялся и оттуда вышел грек-врач. Он сообщил, что после довольно продолжительного сна больной чувствует себя лучше и выслал его из комнаты, чтобы поговорить наедине с Гильдебрандом, который последние дни ни на миг не отходил от его постели.

ГЛАВА VI

Странное впечатление производила спальня короля: дворец был построен еще римскими императорами и отличался великолепием. И эта комната также была отделана с замечательной роскошью: пол мраморный, стены прекрасно разрисованы, с потолка спускались, точно витая в воздухе, языческие боги. Мебель же поражала грубой простотой. Кровать, на которой лежал умирающий король, была простая деревянная, и только дорогое пурпуровое покрывало на ногах больного, да прекрасная львиная шкура перед постелью -- подарок короля вандалов из Африки -- указывали на королевское достоинство больного. В глубине комнаты висели медный щит и широкий меч короля, которые много лет уже не были в деле. У изголовья, заботливо склонившись над больным, стоял старый оруженосец его, Гильдебранд. Король только что проснулся и молча смотрел на своего верного слугу. Лицо его, хотя и сильно исхудавшее за время болезни, еще несло отпечаток большого ума и силы, а губы выдавали необычайную кротость.

Долго, с любовью смотрел король на своего великана-сиделку, затем протянул ему руку.

-- Старый друг, теперь нам надо проститься, -- сказал он. Старик опустился на колени и прижал руку короля к губам.

-- Ну, старик, встань, неужели же мне утешать тебя?

Но Гильдебранд остался на коленях, только голову приподнял -- чтобы видеть лицо короля.

-- Слушай, -- сказал больной, -- я знаю, что ты, сын Гильдунга, всегда правдив. Поэтому спрашиваю тебя: скажи, я должен умереть? И сегодня? До захода солнца?

И он взглянул на своего оруженосца так, что обмануть было нельзя. Но старик и не хотел обманывать, он уже собрался с силами.

-- Да, король готов, наследник Амалунгов, ты должен умереть, -- ответил он. -- Рука смерти уже простерта над тобой. Ты не увидишь заката солнца.

-- Хорошо, -- ответил Теодорих, не дрогнув. -- Вот видишь, тот грек, которого я выслал отсюда, обманул меня на целый день. А мне нужно мое время.

-- Ты хочешь опять позвать священника? -- с неудовольствием спросил Гильдебранд.

-- Нет, они уже больше не нужны мне.

-- Сон так хорошо подкрепил тебя! -- радостно вскричал оруженосец -- Он разогнал тень, которая так долго омрачала твою душу. Хвала тебе, Теодорих, сын Теодемере, ты умрешь, как король-герой.

-- Я знаю, -- улыбаясь, сказал король, -- что ты не любил видеть священников у моей постели. И ты прав -- они не могли мне помочь.

-- Но кто же помог тебе?

-- Бог и я сам. Слушай! И эти слова будут нашим прощанием. Пусть это будет моей благодарностью тебе за пятьдесят лет твоей верности, что тебе одному -- не моей дочери, не Кассиодору, а только одному тебе я открою, что так мучило меня. Но сначала скажи мне: что говорит народ, что думаешь ты об этой ужасной тоске, которая так овладела мной и свела в могилу?

-- Римляне говорят, что тебя мучит раскаяние за казнь Боэция и Симмаха.

-- А ты поверил этому?

-- Нет. Я не мог думать, чтобы тебя могла смущать кровь изменников.

-- И ты прав. Быть может, по закону, они по своим поступкам не заслуживали смерти. Но они были тысячу раз изменники. Они изменили моему доверию, моей привязанности. Я ставил их, римлян, выше, чем лучших из людей моего народа. А они в благодарность захотели овладеть моей короной, вступили в переписку с византийским императором, какого-то Юстина и Юстиниана предпочли моей дружбе. Нет, я не раскаиваюсь, что казнил неблагодарных. Я их презираю. Но говори дальше: ты сам, что ты думаешь?

-- Король, твой наследник -- еще дитя, а кругом -- враги. -- Больной наморщил брови.

-- Ты ближе к истине. Я всегда знал, в чем слабость моего государства, и в эти ужасные, бессонные ночи я плакал об этом, хотя по вечерам на пирах, перед иноземными послами я выказывал гордую самоуверенность. Старик, я знаю, что ты считал меня слишком самоуверенным. Но никто не должен был видеть меня в унынии. Никто -- ни друг, ни враг. Трон мой колебался, я видел это и стонал, но только тогда, когда был один со своими заботами.

-- О, король, ты мудр, а я был глуп! -- вскричал старик.

-- Видишь ли, -- продолжал король, поглаживая руку старика, -- я знаю все, что ты не одобрял во мне. Знаю и твою слепую ненависть к вельхам. Верь мне, она слепа... Слепа в такой же степени, быть может, как и моя любовь к ним.

Король вздохнул и замолчал.

-- Зачем ты себя мучишь? -- спросил Гильдебранд.