Схватка за Родос

Тем не менее волна за волной, все большее число врагов высаживалось на молу, сменяя убитых, и вот уж они несут лестницы, приставляют их к куче камней, преобразованной по мудрому замыслу д’Обюссона в бастион, и ордой муравьев лезут наверх с саблями в руках и кинжалами в зубах. Их поддерживают ружейным огнем тюфекчи и янычары, сбивая оборонявшихся.

Христиане длинными алебардами отталкивали приставные лестницы, некоторые кидали вниз огромные камни, крушившие деревянные ступени, а заодно и головы атаковавших. Женщины лили кипящее масло.

Однако и турки — надо отдать им должное — сражались упорно, ожесточенно, лезли на бастион с упорством фаталистов: дескать, на все воля Аллаха. Место падавших с лестниц занимали все новые и новые воины. Лучники засыпали осажденных градом стрел, а ловкачи из азапов кидали небольшие якоря-"кошки" на канатах. Если такой цеплялся за край каменной кладки и не падал, турки лезли наверх по канату. Если "кошка" цепляла защитника, его под улюлюканье стаскивали вниз и тут же разрубали на куски.

Но всего этого было мало — султановы корабли бомбардировали башню и выстроенный бастион с моря, разметывая защитников в кровавые клочья и круша камни. Бастион дал брешь, доблестные защитники заполнили ее своими мертвыми телами.

Великий магистр, как простой воин, бьется у бреши плечом к плечу вместе со своими воинами — словно вернулись дни его молодости, когда молодой дворянин сражался за освобождение своей Родины от английских захватчиков… Теперь золотые (точнее, конечно, позолоченные) доспехи магистра предательски выдают его в лучах восходящего солнца, но никто не видит, как струится кровь из его ран — малиновое одеяние с белым крестом для того и носится иоаннитами на протяжении веков, чтобы скрывать льющуюся кровь от врагов и друзей. Хвала Господу, раны не тяжелы, а латы хоть и пробиты стрелами, но стрелы не проникли своими жалами столь глубоко, чтобы старый рубака обращал на них внимание.

Падают рядом с магистром его верные рыцари. Ранен в ногу брат. Вот и отчаянному дель Каретто досталось. Но никто не покидает своего поста: только мертвым позволено прекратить бой…

Обеспокоенно посматривает магистр на турецкие корабли — сколько еще смертоносных ударов обрушат они на форт, прежде чем их атакуют орденские галеры и брандеры! Он велит подняться на верх башни и посмотреть, как там орденский флот — и ему говорят, что он уже прошел цепь и теперь осторожно пробирается по фарватеру среди затопленных ранее судов: еще чуть-чуть, и выйдет на простор — и тогда османы будут атакованы на море, будет легче! Весть же магистру приносит Элен.

— Ах, негодница, — шутливо говорит он ей, — что ж ты здесь, а? Плохо твой англичанин смотрит за тобой!

— Дядюшка, это я за ним слежу! Могла ли я его сюда спокойно отпустить? А для меня здесь не более опасно, чем в любом другом месте крепости! Смотри, как я научилась! — и мадемуазель де ла Тур выстрелом из своего миниатюрного ружья пробила грудь стрелку-янычару.

— Поосторожнее, моя девочка, — предостерегает ее магистр. — Не думай, что сможешь перестрелять их всех. Врагов очень много. Рубишь их, рубишь, а все новые лезут. Порой мне кажется, что это те же самые, и наши удары не достигают своей цели!

Снова удар османских ядер — не до болтовни, магистр серьезно велит Элен уходить. Та для видимости уходит, но затем возвращается на битву в другом месте, чуть подальше.

Теперь волею случая близ магистра оказался Лео Торнвилль. Он храбро бьется, но тут османское ядро ударяет совсем близко и взметает целый смертоносный фонтан больших и малых камней. Лео отброшен, упал навзничь, а когда вскочил, тряся контуженной головой, то увидел д’Обюссона, также отброшенного к стене, с окровавленной головой без шлема. Торнвилль бросился к нему, но магистр уже шевелится и пытается сам подняться.

Лео помог ему встать, спросил:

— Ты ранен, господин?

Д’Обюссон улыбнулся, превозмогая боль, и, ощупав голову, ответил:

— Нет, сынок. Так, кожу поцарапало, не более того. Камнем большим попало.

Лео мимоходом глянул на свои руки — они были все в крови д’Обюссона. Без колебаний юноша снял свой шлем и протянул магистру со словами:

— Прошу! Мою пустую голову прострелят — невелик убыток, а твоя всему Родосу… да что, всему христианскому миру нужна!

Магистр взял шлем, сказал:

— Пред Богом все равны. Так что это брось… Я знаю ту, которой твоя голова нужна! Но твою рыцарскую услугу я не забуду.

Д’Обюссон тут же был окружен встревоженными рыцарями и всеми прочими осажденными, переволновавшимися за него. Они кричали, чтоб пришел лекарь, но магистр немедленно всех успокоил, повторив, что с ним все в порядке, а затем сказал, указав на Торнвилля:

— Найдите шлем молодцу, или саллет хотя бы.

Фабрицио дель Каретто со слезами на глазах промолвил:

— Господин наш и брат, молим тебя все: оставь эту брешь, ты — магистр, и не имеешь права рисковать собой, дабы не осиротить наш орден.

Пьер д’Обюссон положил одну руку на плечо дель Каретто, вторую — на плечо Торнвилля и торжественно сказал: