Схватка

Конечно, надо. Но как? Теперь «Исток» полностью отрезан от своих, один на один остался с немцами. Справа — берег, контролируемый противником, а слева — нефтяной поток, через который и мышь не пролезет.

— Мне бы, конечно, надежно перебинтоваться, — вслух выразил свое желание Степурин, — да на узел связи пробраться... Такое тут творится, а я как в рот воды набрал, молчу...

— Зачем молчать? Говори... Какой шайтан придумал нефть палить? Волга горит, наш полк горит... Такой война не по закон...

— Ты прав, Асхат, — поддержал бойца политрук, — фриц давно все законы растоптал. Взял да перевернул нефтебаки и поджег.

Усольцев, наблюдая за берегом, заметил вдали подпрыгивающие факелы. Они двигались к Волге.

— Нечаев, взгляни-ка своим зорким глазом. Вон слева огни прыгают.

— Вижу... Постой-ка... Кажись, люди... Ну да, люди... Елки-моталки...

— Дайте я посмотрю, — придвинулся к лазу Степурин.

— Наши горят. Видите, в Волгу падают... Огонь сбивают... Нелегкое испытание выпало вашему полку.

В полночь течь нефти прекратилась. Погасли и огни. Лишь неприятный запах по-прежнему стойко держался в воздухе. На небе несмело мерцали звезды. Ночную темень изредка разрезали яркие стрелы ракет. Вспыхнет ракета, и тогда на плещущейся воде возникает белесая нить-дорожка.

В землянке все примолкли. Хафизов, закутавшись шинелью, уснул. Нечаев присел к аппарату. Усольцев продолжал бодрствовать у лаза. Неспокойно вел себя Степурин, ворочался, изредка стонал. Его то знобило, то жаром обдавало.

— Политрука надо доставить в роту. Катюше передать его... Видишь, ему худо, — сказал Усольцев Нечаеву.

— Он не ходок.

— Помогу.

— Ты, что ли, пойдешь? Мне бы надо...

— Почему тебе? Ты, Захарка, уже ходил. Мой черед... Видишь, дождь пошел... Мрак... Удобный момент.

Нечаев растормошил Хафизова, пробудился и Степурин.

— Ну как? — спросил его Усольцев.

— Жив пока, — вяло произнес политрук. — В горле дерет.

Усольцев протянул Степурину котелок с водой.

— Полный! — удивился политрук и припал губами к котелку.

Все притихли, будто боялись помешать пьющему, и молчали до тех пор, пока Степурин пил.

— Полегчало? — спросил Нечаев.

— Вкусная вода... Сладкая...

Через несколько минут он и Усольцев, подставив себя под дождь, пошли вдоль обрыва. Они двигались тихо, на ощупь, прижимаясь к промокшему песку кручи, по которой струйками текла дождевая вода. Если бы можно было спуститься чуть пониже, идти было бы легче: там и путь прямее, и грунт не такой кочковатый. Но надо было как можно плотнее прижиматься к обрыву, чтобы немец, сидевший наверху, не узрел их. Правда, в такую погоду фрицы не очень-то охочи высовываться из укрытий, но, как говорят, береженого бог бережет. У Степурина была уже промашка, когда искал землянку «Истока»: чуть удалился от обрыва — и попал под обстрел.

Усольцев шел позади, стараясь придерживать политрука, которому было особенно тяжело переставлять больную ногу. Да и сапоги неимоверно отяжелели, на них налипала та самая жижа, которая горящей текла в Волгу, а теперь пропитала песок, превратив его в тягучую массу.

Однако воля способна одолеть даже непреодолимое. Она в данный момент и была той самой силой, которая подталкивала вперед ночных путников. И они шли, порой спотыкаясь и падая, но шли, не вздыхали и не охали.

До роты добрались еще затемно. Наткнулись на голос:

— Стой! Не шевелись!

Остановились и обрадовались: голос-то свой, русский. Объяснили что к чему и вскоре оказались в блиндаже ротного командира, а тот немедленно вызвал взводного Брызгалова и санинструктора Чижову.

Катюша тут же взялась за политрука, а Усольцева увел лейтенант. Перед уходом Емельян обнял Степурина.

— Ну, бывай... Выздоравливай...

Степурин, до пояса оголенный, прижался к шершавой шинели Усольцева и у самого уха спросил:

— Воду-то где раздобыл?

— В Волге, — ответил Усольцев и перешагнул порог блиндажа. Он уже не слышал слов, сказанных политруком:

— Надежный мужик... Уралец... Писать надо, писать...

7

Лавина огня обрушилась на взвод лейтенанта Брызгалова. Взахлеб хлестал пулемет. Шага нельзя было сделать — всюду пули доставали. А двигаться необходимо. Уж очень неудобную позицию занимал взвод: отделения, а их осталось всего-то два, располагались в длинном деревянном бараке, за стенками которого весьма неуютно было — их легко прошивала любая пушчонка, да и пули пробивали. Немцы же засели в двух каменных зданиях — одноэтажном и трехэтажном, что напротив барака. Оттуда и били по взводу. Особенно лютовал трехэтажный дом.

— Мы, — докладывал ротному лейтенант Брызгалов, — прижав хвосты, сидим в собачьей конуре. Может, хватит прозябать? Не пора ли занимать фрицевы апартаменты?

Резонно рассуждал взводный, но поди сунься — положишь всех оставшихся в живых. Тут что-то хитрое надо придумать: не в лобовую с расхлестнутой грудью в атаку идти, а умный маневр разыграть.

— Имеется толковая мысль, Паша? — спросил ротный лейтенант.

— Есть такая!

— Тогда действуй!

Именно в этот день и даже в этот час, когда у лейтенанта Брызгалова окончательно созрел план действий, подвернулся Усольцев. Взводный подумал: сам Бог прислал мне его!