Скинхед

— Ах, так девушка из общежития? Какое ПТУ? Швейное? Малярное? Кулинарное?

— Технологическое, — в тон ей машинально повторил Алик. И тут же поправился: — Институт. Пятый курс.

— Понятно, — по-змеиному улыбнулась дама. — Распределение на носу. Уезжать из Ленинграда не хочется. А тут такой вариант! С квартирой, с машиной! Умница, девочка! Хотя, извините, вы, конечно, давно не девочка. А ты — идиот! — повернулась она к сыну. — Она тебя еще не обрадовала, что беременна?

На этот раз защелка поддалась сразу, Валюта босиком выскочила на площадку, спустилась до двери парадной и только тут остановилась — обуться. Алик оказался рядом через минуту:

— Пошли!

— Уйди! — сквозь слезы крикнула девушка. — Уйди! И никогда больше не приходи!

И рванула в темноту, в какие-то проходные дворы, через какие-то подворотни, подальше от фонарей, от людей, от всей ленинградской постылой жизни.

Ночь была длинной и холодной. Валя заходила в подъезды, грелась на грязных батареях, снова оказывалась на улице, брела вдоль каких-то речек, переходила мосты и мостики. А когда вдруг оказалась перед освещенным входом в метро и узнала станцию «Площадь мира», поняла, что уже утро. Вошла в полупустой вестибюль, нашарила в кармане пятачок, села в пустой вагон. До общежития она добралась только часа через два, когда ее, отогревшуюся и задремавшую в вагоне метро, разбудила какая-то старушка, закричавшая прямо в ухо, что молодежь специально прикидывается спящей, чтобы место не уступать.

Первым, кого она встретила у входа в общагу, когда наконец дотелепалась до дверей, был… Алик.

Замерзший, с багровым носом и синими губами, он кинулся ей навстречу и стал трясти ее закостеневшее тело:

— Где ты была? Я тут всю ночь… дурочка! Я тебя люблю!

Он прижался к ней щекой, и по Валиному лицу покатились его слезы. Соленые, горячие, выжигающие на ее холодных висках щипучие больные бороздки.

В комнате не было ни души — видно, девчонки ушли на занятия. Не раздеваясь. Валюта с Аликом присели на ее кровать, обнялись…

Что случилось дальше, ни он, ни она не поняли. Это было какое-то сумасшествие. Взрыв. Землетрясение. Цунами.

Поцелуи, слезы, путаные движения и оборванные на полувздохе слова…

Алик входил в нее сильно, даже больно, будто вкладывал в движения все страдания и всю силу, и она, чуть ли не плача от этой сладкой ненасытной муки, подавалась навстречу, прижимая к себе его бедра, чтоб еще больше обострить и усилить то, что доставало до самого горла, вырываясь из губ даже не стоном, а почти криком, почти рычанием, уже не человеческим — животным.

Последний мощный толчок, прикушенный восторг Алика и вдруг — жемчужный туман вокруг, переливы радуг в глазах и мгновенный огненный смерч. Все. Пьянящая невесомость, острое ощущение невероятного счастья, парение и долгий, стремительный, захватывающий дух и дыхание полет.

Возвратившись, Валюша обнаружила, что не чувствует ни рук, ни ног, ни тела. То есть она почти видела все это сквозь ресницы, но даже пошевелить пальцем не могла. Да и не хотела.

За то, что она испытала только что, можно было влегкую отдать все — и руки, и ноги, и голову, и весь Ленинград со всеми его мостами и музеями…

Но даже поразмыслить об этом чудесном событии Валюша не успела. Лишь попыталась улыбнуться: «Милый» — и тут же заснула, даже не поняв, что и любимый тоже уже спит.

В этот же день Алик перебрался к другу, заглянув домой единожды, когда родители отсутствовали, за вещами и учебниками. Валюта продолжала жить в общежитии, дожидаясь назначенного районным ЗАГСом дня бракосочетания. На «подумать» им отвели полтора месяца, как раз до тридцатого апреля.

— Тихонько распишемся и махнем ко мне в Карежму, — мечтала Валюта, угнездившись на плече любимого. — Как раз целая неделя выходных, и дипломы уже сдадим.

— А жить первое время на даче будем, — вторил Алик. — Лето ведь уже почти. Тепло. Потом на работу пойду, комнату снимем.

В их счастливых планах все выстраивалось ладно и радужно. Общается ли будущий муж с родственниками, Валюта не знала. И не хотела. Лишь однажды, уже почти перед регистрацией, она попросила Алексея:

— Ты все-таки сообщи родителям. Они против, это понятно, но знать должны.

— И так знают, — отозвался жених. — Приезжали ко мне в универ, вернуться просили. Говорят, раз уж такая любовь, живите дома.

— А ты? — обмерла Валюта от нехорошего предчувствия.

— Что я? Сказал, не вернусь. Сами проживем. Они денег на свадьбу предлагали, я не взял.

— Правильно, — одобрила Валюта. — Решили сами, значит, сами. А в ЗАГС придут?

— Я у тебя умный, — потерся об ее щеку Алик. — Сказал, что регистрация в два часа.

— Так у нас же в десять…

— Вот именно! А в два часа мы уже в поезде сидеть будем! Пусть приходят!

Все бы хорошо, только вот теперь, когда Алик ушел из дому, Валюшиных денег на них двоих катастрофически не хватало! Даже та крошечная заначка, что она скопила на летние подарки родным, ушла на еду. А как домой без гостинцев явишься?