Скинхед

— Не плачь, старушка! — хохотнул Алик в ответ на ее сетования. — Вот, гляди — И показал Валюшке настоящую сберкнижку. — Моя! Родители страховку к окончанию университета оформляли. Имею право забрать.

На сберкнижке числилась огромная сумма — пятьсот рублей! Они сняли сотню, купили Валюше новую блузочку к регистрации, подарки родным в Карежму, билеты на поезд. Еще и осталось на первое время после возвращения.

Расписали их быстро, даже депутат не поздравляла как положено, а раздраженно тараторила, будто они очередь задерживали. Оно и понятно: что за свадьба? Ни платья, ни фаты, ни гостей…

— Заработаем денег и через год устроим настоящий пир, — пообещал Алик, целуя свежеиспеченную жену.

И в Карежме никакого праздника не получилось. Приехали и попали на похороны дедуси…

И все же тот самый первый год их брака оказался самым счастливым. Правда, единственным.

Вернувшись в Ленинград, Валюта поспешила в лабораторию, было как раз ее дежурство.

— Иди к завкафедрой, — подмигнула секретарь. — Не пожалеешь!

Случилось невероятное: ей предложили остаться в аспирантуре. Конечно, втайне она об этом мечтала, а толку? Мест на весь курс предполагалось два, а желающих — человек двадцать, и все ленинградцы. И вдруг…

От неслыханного счастья девушка не просто оторопела — обомлела! Сами собой отпадали разные проблемы — и с трудоустройством, и с пропиской. Одно тревожило: как они с Аликом проживут? Сколько он получать будет — неизвестно, а аспирантская стипендия немногим больше студенческой. Подрабатывать же вряд ли получится, кандидатская — это вам не диплом. И все же Валюшка торопилась на встречу с любимым неслыханно счастливая: очень хотелось порадовать мужа, увидеть гордость в его глазах. Жена без пяти минут кандидат наук — это вам не бедная студентка из глухой деревни!

Алик, встретив ее у метро, не дал сказать ни слова, подхватил под мышки, закружил:

— У меня такая новость!

— И у меня!

— Молчи и слушай!

Оказалось, что супругу в тот же день тоже… предложили остаться в аспирантуре! А зная о недавней женитьбе перспективного студента, пообещали отдельную комнату в общежитии.

— Представляешь, — восторженно кричал на весь Московский проспект юный муж, — на весь выпуск одно аспирантское место! И оно — мое! И комната! Нам жилье снимать не придется!

Конечно, Валюта обрадовалась. Особенно комнате. А про свою аспирантуру даже и не заикнулась. К чему? Два аспиранта на одну семью — это слишком. Пусть уж один наукой занимается, а второй — деньги зарабатывает. Вопрос, как именно распределятся роли, даже не встал.

* * *

Ване худо. День, ночь, вчера, завтра — все смешалось, ничего не понять. Мать не приходит, добрую докторшу Клару Марковну он тоже давно не видал. Да и откуда ей взяться в тюремной больнице? Адвокат последний раз сказал: встретимся на суде — и тоже пропал. Ваня совсем один. За окном — бело и тихо, снежок, который шел ночью, когда Ваня подходил к окну, теперь просто мирно лежит, ни следов на нем, ни отметин, будто там на улице и живого никого. Там — нет, тут — нет. Так бывает?

Ваня мечтает, что вот сейчас он подойдет к окну, а снаружи Бимка. Поднял голову к окошку и крутит хвостом, поскуливая, типа, где ты, хозяин, я соскучился. Конечно, соскучился. Мать и гуляет с ним мало, когда ей? И кашу варить не будет, насыплет сухого корма да воды нальет. А Бимка любит нормальную еду, человечью. Раньше-то Ваня каждый день ему свеженькое варил. И Катюшки нет, поиграть с ним некому.

Сестренка, наверное, тоже скучает. У тети Веры, конечно, неплохо, но Катюшку никогда одну никуда не отправляли. Это Ваня каждое лето в Карежме проводил, привык. А сестра — нет. Она без них не может. Скорей бы суд да домой. Да за Катюшкой съездить. Дома у него и рука так болеть не будет, а то от этих болей хоть на стенку лезь.

Ваня смотрит на то место, где раньше была рука, а теперь пустота, и снова силится понять необъяснимое: что тут может болеть, если ничего нету? А ведь у него никогда в жизни раньше так ничего не болело, как сейчас эта отрезанная рука. Хорошо, что уколы помогают. Правда, от них голова распухает, как чайник на пару, и язык заплетается. Язык — ладно. С кем ему тут разговаривать, когда всю дорогу один? Но если укол не сделают, то от боли хоть криком ори и совсем соображение отказывает. А на суде как? Там же говорить придется. Надо спросить у адвоката, как лучше.

Вдруг Бимка все же пришел? Отыскал ведь он его в подвале? Если и тут?

Ваня судорожно вздыхает, нарочно прикрывает глаза, чтоб ничего раньше времени не видеть, подходит к окну. Открывает. Никого.