Скиталец

Где-то далеко меня ждал дом. Может быть, и Лора… Кто мог знать, как мне удалось устроить жизнь в этом мире? Но… Это все было вилами на воде писано. Здесь же меня звали к себе настоящие люди. И я не мог не пойти с ними. Даже если это была верная смерть.

* * *

Я ходил по базе, смотрел на этих людей, а они на меня. Это были хорошие, я бы сказал, красивые, люди, и мне было страшно жаль, что через каких-то несколько дней их должна была ждать верная смерть. Но теперь моя судьба была неразрывно связана с ними, и я решил сделать все возможное, чтобы не быть среди них чужим. Это было тяжело. Я отличался от них национальностью, и это находило еще какое отражение на моем лице. Я отличался от них социальным статусом, и это находило отражение в каждом моем слове и движении. Я был другим. И, вероятно, чужим…

Однако рекомендации атамана все же сделали свое дело. Он для своих людей был почти богом и, черт побери, скорее всего, заслуживал этого. Его реверсы к нашим приднестровским и югославским приключениям напоминали отрывки из героического романа.

— У меня амнезия. Смешно и даже стыдно признаваться в этом мыльнооперном диагнозе, но это так.

— Может быть, они над тобой поработали?

Психотропное оружие?

— Я скажу честно: не знаю. Я просто забыл половину жизни и вынужден жить сегодняшним днем.

— Ладно, мы еще повоюем! «Из худших выбирались передряг!»

— «Но с ветром худо, и в трюме течи…»

— А говоришь, что все забыл!

Видимо, мы пели когда-то эту песню на передовой.

* * *

Потом пошла официальная часть моей регистрации как воина Русского Войска.

— Андрей, кстати, как там тебя по батюшке? — спросил меня Никита, один из ближайших соратников атамана.

— Анри Леонардович, — я не стал скрывать свое настоящее имя, — Андрей я в православном крещении.

— Ты что, француз?

Все сидящие рядом почему-то рассмеялись.

— Нет. И не русский, и не тот, о ком ты сейчас подумал, — тут я назвал свою национальность. Я умышленно ее здесь не привожу. Россия — страна многонациональная. Кавказ тоже. Так пусть же останется неясность в этом вопросе. — Этнически я — мусульманин. Наполовину. Но принял православие, когда поехал отстаивать права сербов Боснии и Хорватии.

— Ты тогда, кажется, якшался с баркашовцами, — полуспросил, полупроконстатировал атаман.

Я кивнул. Видимо он знал это лучше меня.

Дальше мне выписали их Военный Билет и устроили торжественное вручение, плавно перетекающее в не менее торжественное обмытие, которое взял на себя атаман.

Я и не заметил, как моя норма оказалась безнадежно перебранной, и я начал засыпать прямо за столом. Сказав:

«Все нормально!» — я отправился на диван. Но даже сквозь пьяную дремоту я продолжал слышать разговор, тем более, что он касался меня.

— Мы не можем ему доверять, — тихо сказал Никита.

— Я хорошо его знаю, — возразил ему Александр. — Он не продаст.

— Он появился ниоткуда, буквально с неба свалился. Гонит какую-то пургу про амнезию. Может, его в ФСК зомбировали?

— Черт возьми! — выругался атаман. — Эти нелюди на все способны. Но я знаю людей. Нас и так мало. А такие, как этот вот на дороге не валяются. Ты не смотри, что он — интеллигент.

Помнишь, у Высоцкого «Если ж он не скулил, не ныл, Пусть он хмур был и зол, но шел, А когда ты упал со скал, Он стонал, но держал» это про него. Хоть он и интеллигент, он — свой парень.

Черт побери, мне было чертовски приятно слушать про себя такие вещи! Видимо, и в этом мире я успел покрыть свое имя славой, не в пример моему собственному.

* * *

Часы пробили срок.

— С Богом, — сказал атаман, и все началось.

К шести утра весь город вместе с казармами был наш. Часть солдат и милиции перешла на нашу сторону, остальные разбежались. Это напоминало Триумфальное шествие.

После митинга на площади начался погром.

Вы правильно поняли, какой. Я был против него, но кто меня спрашивал?

Тем более, что и моя пятая графа с северокавказской национальностью в данном случае была отнюдь не идеальна.

И я просто ушел в сторону. Я понимал, что, как всегда, в первую очередь всегда бьют не тех, кто набедокурил, а их бедных соплеменников, которые и сами-то не очень-то разжились от всего этого. Но как я мог объяснить это моим новым товарищам! Атаман меня понимал, но и он должен был считаться со своими штурмовиками.

Опять это ощущение несвободы! Черт побери, неужто и в правду в нашей стране могут существовать только крайности? Но это была не самая худшая крайность. Ведь теперь мы праздновали первую Победу. Хотя и маленькую.

— Помните восстание Спартака? — говорил атаман. — Разгоревшись неожиданно, оно охватило половину Империи! Так и мы освободим нашу Великую Россию от нечисти!

— А помнишь, чем оно закончилось, это восстание? — не мог не вставить я.

— Какой же ты нудный! Кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Крыть было нечем.

— Что же, — ответил я, — так раскупорим эту буржуйскую бутыль за Победу!

— И за это дерьмо кто-то выкладывал по 100 баксов! — атаман плюнул.

* * *