Скиталец: Страшные сказки

Мгла была повсюду, привыкшие к ней глаза легко различали силуэты деревьев, камней и другие препятствия на пути, но все они казались неясными тенями. Но не так страшила темнота, как тишина. Гнетущая, обволакивающая, тягучая. Из звуков — только сопение и фырканье лошадей, хруст веток под их копытами да пощёлкивание клюва Куцика, решившего почистить перья. Реже откуда-то издалека доносился скрип деревьев. Ни птиц, ни животных; любой другой лес кормил несколько деревень, но в этом даже зайца не поймать и, если б не запасы провизии, пришлось бы довольствоваться еловыми шишками — единственным, чего здесь было в избытке. Безмолвие леса давило даже на непривыкшего к разговорам Морена, что уж говорить про Валека. Он вновь и вновь пытался разрушить оковы тишины, вбрасывая ничего не значащие фразы: «Сколько ещё идти?», «Этот лес какой-то ненормальный», «Вернёмся, я угощу тебя горячим клюквенным морсом. Сюда бы его, согреться…» Морен отвечал ему, когда получалось, в глубине души испытывая благодарность за его старания. Но в какой-то момент Валек будто сорвался и прокричал:

— Да почему так тихо?!

Его голос эхом отозвался меж деревьев. Куцик открыл клюв и ответил ему хриплым мужицким басом:

— Нечистый! Проклятый!

Валек пришёл в ужас. Он резко остановил коня, на что тот недовольно фыркнул, и во все глаза уставился на Морена. Пришлось и ему притормозить и обернуться к спутнику в ожидании, когда тот задаст очередной вопрос.

— Что это значит? Кого он так назвал?

Даже в темноте читалось, что Валек готов впасть в истерику от страха.

— Не слушай его, — Морен изо всех сил старался изобразить безразличие. — Он не говорит, только повторяет то, что уже слышал когда-то. Я и сам не до конца понимаю, осознает ли он, что каркает, или брякает невпопад.

Валека он успокоил, и тот согласился продолжить путь, но сам Морен ощутил тревогу, лёгкий страх, пробирающийся под кожу. Он ведь солгал — Куцик никогда не открывал клюв просто так, да и почему именно эти слова? Морен огляделся, будто надеялся разглядеть во мгле очертания того, кто следил за ними, но кровь его оставалась спокойной, мир в его глазах не менялся, а значит, ничто им не угрожало.

«Возможно, Куцик считает, это леший повинен в том, что здесь нет зверья. Животные, конечно, боятся проклятых, но не настолько же… Лес слишком велик, чтобы он мог распугать всех. Сколько же здесь на самом деле проклятых?» — пока он размышлял, Валек вдруг спросил:

— Как ты меня нашёл?

— Птица, — Морен коротко кивнул в сторону сидящего на его плече Куцика. — Он привёл меня к тебе.

— Почему тогда мы не можем найти с его помощью Миру?

— Потому что лес огромен. Ты очень шумный, был неподалёку, да ещё и костёр развёл. Я даже не сомневался, что ты так сделаешь, хотя и надеялся на твоё здравомыслие. Найти же девушку, возможно мёртвую, в столь огромном лесу, — всё равно что искать иголку в стоге сена.

— Мира жива, — упрямо заявил Валек.

Морен не стал ничего отвечать и вскоре услышал новый вопрос:

— Откуда у тебя эта птица?

— Его зовут Куцик. Один купец привёз из Заморья. Его дочь забрало Проклятье, и он решил, что повинен в этом. Уж и не знаю, так ли оно в самом деле, но ему в голову пришла идея, что Проклятье можно снять, если попросить прощения. Подходить к самой проклятой было опасно, поэтому он раздобыл птицу, что умела говорить чужими голосами. Выучил её повторять его голосом «прости меня».

— И это сработало? — с удивлением и детским любопытством поинтересовался Валек.

— Нет. Потому птица и оказалась у меня.

— А что стало с тем купцом и его дочерью?

— Когда Куцик не помог, он решил сделать всё сам. Дочь убила отца. А я убил её.

Валек затих. История настолько поразила его, что потребовалось время — переварить её и осмыслить. Когда Морен остановил свою лошадь, Валек даже не заметил этого и продолжил вести коня, пока Морен не преградил ему путь рукой.

— Огоньки, — сказал он, указывая во тьму.

Валек осоловело огляделся и охнул, когда разглядел их. Маленькие светящиеся костерки зелёного пламени. Тусклые, они парили над землёй, подобно светлячкам, очень далеко впереди и на расстоянии друг от друга. Казалось, они раскачиваются, словно потревоженные поплавки на водной глади.

Морен уверенно направился к ним. Валек, ступая следом, обратился к нему шёпотом, точно боялся, что те могут их услышать:

— Что это?

— Болотные огни. Их создают кикиморы — утопленники болот.

— Кто? — Валек явно не понял.

— Кикиморы, — терпеливо повторил Морен. — Когда человек попадает в болото и не может оттуда выбраться, у него есть два пути. Первый — смириться и умереть, второй — воспылать обидой и ненавистью. Обидой за то, что именно он оказался в этой западне, и ненавистью к тем, кто продолжает жить, когда сам он умирает. Люди ведь не сразу тонут — в трясине можно провести часы, прежде чем тебя затянет с головой. Многие от страха и отчаяния успевают озлобиться, другие же настолько не хотят умирать, что готовы на всё. Тогда-то в них и просыпается Проклятье, и они становятся кикиморами.

— Но зачем нам кикимора?