Скитники

— Для благополучия общества важно, чтобы все человечество в целом, и каждый из нас в отдельности, жили в любви друг к другу и по совести, как мы уже говорили — с Богом в сердце. Жизнь, потраченная на удовлетворение только телесных потребностей, без духовности, без идеалов, без высоких стремлений — это низшая, не достойная человека форма жизни. Она не может дать человеку счастья.

— А что по-вашему есть счастье?

Илларион, разглаживая волнистую бороду, слегка задумался:

— Счастье для каждого возраста разное. Для малыша это мама и папа. А для зрелого человека основой для счастья является любовь, гармония в душе и путь к Богу.

— Не все знают, как найти этот путь. Путей-то много, можно ошибиться.

— Отвечу притчей. Один человек пришел к апостолу и попросил:

— Мне чужда мирская суета, помоги, укажи путь к Богу.

Апостол в свою очередь спросил:

— Скажи, а кого ты любишь?

— Ты меня не понял. Я не обычный человек. Мне чуждо все земное. Подскажи, где он, путь к Богу?

Апостол задумался и ответил:

— Иди и полюби кого-нибудь.

— Мудрая, поучительная притча. Вот вы, батюшка, со мной, как с ровней, а ведь я недостоин такого отношения. Смертный грех на мне — грех прелюбодеяния. Помимо того, повинен в смерти ажно шестерых людей. Это терзает мою душу, не дает покоя.

— Прелюбодеяние — смертный грех, но для Господа важно, что ты это осознаешь и страдаешь. Покаянием и молитвами возможно отчасти искупить его.

Корней всегда с большим интересом слушал рассуждения, проповеди священника, и порой ему становилось даже неловко от того, что тот доверяет ему самые сокровенные мысли:

— Мне непонятно, для чего сотни, а может, и тысячи пастырей арестованы. Кто расстрелян и молится о нас в сонме новомучеников, кто, как я, в лагерях. А сколько церквей порушено! В иных городах ни одной не осталось!

Коммунизм — идеал социального устройства общества. Но коммунизм на безбожии — это ошибка. Катастрофическая ошибка! Чтобы построить истинный коммунизм, большевикам, наоборот, было бы крайне полезным привлечь духовенство в союзники и проповедовать через него религию любви, а не религию страха доносящих друг на друга граждан.

Опираясь на веру, намного легче было бы воспитать совершенного человека, ведь цели и православия, и коммунизма сходны. А большевики ввели запрет на церковь, чем у многих породили неприязнь к власти. Народ приучается к тому, что не грешно обманывать, обкрадывать, а крестить детей да молиться все равно тайно продолжает. Удивительно, что большевики не понимают этой очевидной истины!

— Как верно все, что вы, отец Илларион, говорите, — изумлялся Корней.

— Душа ведь болит от творящейся жестокости. Никогда не сделать добро дурными средствами. Так и нынешний строй, хоть и объявил благие цели, используя для их осуществления насилие, превращается во зло для народа. Если, к примеру, ты хочешь, чтобы в соседней деревне жили справно, ты же не будешь для этого красть у своего соседа. Или, проще говоря, нельзя осчастливить дальних, делая несчастными ближних. Впрочем, сейчас точнее будет сказать «нельзя сделать счастливыми левых, делая несчастными правых».

Для меня удивительно то, что верхи никак не поймут, что без этической, нравственной основы немыслима нормальная экономика и невозможно хозяйственное процветание. Власть, не осознающая этого, обречена.

Беседы с батюшкой пробуждали мысль, были глотком свежего воздуха, но летом 1942 года того неожиданно освободили и вернули на службу в своем приходе: оказавшись в критической ситуации, власти признали, что церковь в борьбе с фашизмом может стать мощным подспорьем, война на время примирила их.

В один из вечеров сам отец Илларион задал Корнею давно волновавший его вопрос:

— Как полагаешь, почему ваши общины устойчивей и сильнее наших сельских, тем паче городских приходов?

Корней был польщен таким уважительным отношением к одноверцам:

— Думаю, от того, что живем мы сообща, единой семьей. В ваших же казенных деревнях все делается только по распоряжению начальства: скажут — сделают, не скажут — так и будут на скамейках сидеть. Наши общины объединяют общие заботы, любимая часовня и духовное пение, а деревенских и городских — всегубительная винная лавка да лаяние матерное.

— Что правда, то правда. Да и сами мы, церковники, чего уж скрывать, измельчали. Признаюсь: в страхе живем, отчего порой невозможно оказать противодействие несправедливости и злу. Службы превращаются в формальность, лишенную воспитательной силы.

* * *

В их бараке жила еще одна примечательная личность — тихий, чистоплотный татарин по имени Шамиль. Он тоже не скрывал того, что верующий. Только веровал он и молился Аллаху и пророку его Мухаммеду. Место у него было на втором ярусе над Корнеем. Он ни с кем не вступал в разговоры, всегда безмолвствовал, непонятно было — занят ли он своими мыслями или слушает, о чем говорят другие.

Отец Илларион, беседуя с Корнеем, порой с опаской поглядывал на молчальника и, на всякий случай, понижал мощь голоса.