Скитники

Проснулся он от предрассветного холода. Захар еще спал. Слабые, синюшные светлячки устало блуждали по почерневшим головешкам. Во мгле еще дремали горы, а сквозь ткань туч проглядывала последняя звездочка. Корней подкормил костер хворостом, послюнявил указательный палец, макнул его в теплую золу и принялся энергично чистить белые, как перламутр, зубы. Потом по траве, окропленной утренней росой, спустился к ключу и, хватая пригоршнями ледяную воду, умылся, фыркая от удовольствия. Вернувшись, просушил мокрое лицо и руки у разгоревшегося костра. Разбудил сотоварища.

Подкрепились сладковатыми сухарями из высушенной крови, упаковали котомки, окинули хозяйским взглядом стоянку — не забыли ли чего и тронулись. Солнце, заливая все вокруг живительным светом, всходило из-за гор. Пробудившийся ветерок принес свежесть хвойного леса и терпкий запах багульника.

По дну ущелья идти было легче — мотаясь от одного ската к другому, по нему вилась торная звериная тропа. Правда, иногда ее перегораживали свежие осыпи или остатки еще не растаявших наледей, но они почти не затрудняли ходьбу.

К вечеру скитники достигли широко раскрытого устья ущелья, выходившего на пойму реки. Корней оценивающе глянул на зависшее над горизонтом светило: успеет ли до темноты подняться на ближний отрог, чтобы с его высоты отыскать на широкой долине столбы дымокуров дедова становища?

«Если поторопиться, то успею», — прикинул он и, наказав Захару развести костер и готовить ужин, побежал к ближайшему утесу по тропе, тараня прибрежные кусты. Вдруг земля под ногами исчезла и, не успев что-либо сообразить, Корней с головой погрузился в воду. Отчаянно работая руками и ногами, он вынырнул на поверхность, стащил с себя заплечную котомку. Увидев, что та не тонет, обхватил ее левой рукой и, загребая правой, поплыл к более пологому берегу. Но мощное течение несло вниз.

Впереди показалось ветвистое дерево, застрявшее посреди реки. Через несколько мгновений пловец врезался в зеленую гущу. Цепляясь за гибкие ветви, он с кошачьей ловкостью взобрался на вибрирующий под напором воды ствол.

— Господи, как Ты добр ко мне, торопыге! Благодарю Тебя за бесконечную милость! — прошептал Корней и перебрался по толстой боковой ветви поближе к отмели. По ней достиг берега и, убедившись, что тельник[51] на месте, первым делом высыпал на землю содержимое котомки. Слава богу, молодой, но уже опытный таежник не зря паковал боящиеся влаги вещи и продукты в специально выделанные и отмятые мочевые пузыри оленей, лосей и туго завязывал их горловины сухожилиями — все было сухим, ничего не подмокло…

Уже смеркалось, и Корней поторопился вернуться к Захару.

ЭВЕНКИ

Поутру их ожидал сюрприз: из-за реки долетел отдаленный лай собак, следом вездесущий сплетник ветер нанес запах дыма вперемежку с едва уловимым ароматом вареного мяса. Найдя брод, ребята пошли на запах. Вскоре показались остроконечные жилища эвенков — чумы, понурые олени возле дымарей.

Собаки, а среди них были и настоящие волкодавы, первыми учуяли чужаков и бросились навстречу, устрашающе рыча. Корней с Захаром, не останавливаясь, прошагали к чуму, возле которого стояли пустобородые тщедушные эвенки в оленьих рубахах с коротко, по-летнему, остриженной шерстью и сыромятных ичигах на ногах. Их лица выражали изумление от внезапного явления огромных лучи с поклажей на спинах.

— У-у, совсем бедные — даже одного орона[52] для вьюков купить не могут.

— Совсем бедные, ружей нет, просто палки, — толмачили они промеж собой, пуская из коротеньких трубок клубы дыма, пока незнакомцы шли к ним.

За несколько шагов скитники остановились, поклонились в пояс и поприветствовали кочевников по-эвенкийски:

— Дорова![53]

Те дружно откликнулись:

— Дорова! Дорова, хэгды лучи![54]

Окружив путников и возбужденно лопоча по-своему, они осторожно трогали пришельцев за рукава курток.

Скитникам показалось чудным, что эвенки похожи друг на друга, как братья: у всех продубленная смуглая кожа, узкие разрезы глаз, широкий, как будто с продавленной переносицей нос и одинаково приветливая улыбка.

Вдруг седой старик с быстрыми, живыми глазами, вытянув сухую морщинистую шею, возбужденно закричал, точнее, почти заверещал:

— Есейка! Есейка! Смотрите! Мой кутэ[55] Есейка пришел!

Не доставая до плеч, он обнял Корнея за пояс. Тот, догадавшись, что перед ним его дедушка, подхватил старика и закружил его, как пушинку.

— Уу, какой сильный! Настоящий луча хомоты[56]! Как моя дочь? Почто с собой не взял?

— Амака[57], я ведь не Елисей, а внук твой. Корнеем меня кличут.

— И то гляжу, молодой больно. Я старел, а кутэ не старел. Вот глупый, ум терял, страшное дело. Внук, однако, тоже хорошо!.. А это кто?

— Наш скитской. Захарка.

— Родня, стало быть. Духи правильно сказали олешка варить. Пошли! Встречу отмечать будем, страшное дело!