Скитники

Услышав свист крыльев, Хэгды вскидывал ружье и стрелял без промаха, ориентируясь лишь на звук. Обученная лайка находила сбитую дичь и ложила ее прямо в нарты. Для промысловика это в общем-то обыденное дело, но меткость Хэгды восхищала, потому что он был слепым. С пятилетнего возраста зрение у него стало ухудшаться, и сейчас Хэгды вообще не видел. В стойбище говорили:

— Его уши и руки видят лучше наших глаз.

У незрячего охотника, как и у Корнея, тоже был пернатый друг, только не беркут, а сокол сапсан.

Когда утром Хэгды выходил из чума, тот, взмахнув сильными серповидными крыльями, тут же слетал с дерева и садился ему на плечо. Водил по сторонам головой, зорко осматривая немигающими, с желтым окаемом, глазами окружающий лес. Затем доверительно приспускал крылья и тихо клекотал что-то в ухо Хэгды. Охотник ласково гладил птицу по спинке и командовал:

— Дэги гэлэктэдеми[61].

В ответ сокол, со свистом рассекая воздух, проносился над кочевьем и скрывался в выбранном направлении. За ним, радостно взлаивая, убегала собака, а следом на упряжке, запряженной оленями, мчался охотник. Возвращались они тоже вместе, обычно под закат и всегда с добычей.

Корней с Хэгды быстро сдружились и засиживались у костра порой до полуночи. Стремясь поглубже проникнуть во внутренний мир своих новых друзей, любознательный Корней расспрашивал приятеля обо всем, чтобы понять представления эвенков о жизни.

Хэгды был убежден, что все на земле происходит по воле Духов.

— Есть Добрый Дух и есть Злой Дух. Добрый Дух весну, лето на землю посылает. Кормит всех. Ягоде, орехам помогает уродиться, зверям детенышей растить. А Злой Дух холодную зиму на землю шлет, реки сушит, тайгу сжигает или, наоборот, все водой заливает. Добрый и Злой Духи друг дружке не уступают: то один верх возьмет, то другой. Никак Добрый Дух пока не одолеет Злого, — объяснял он.

— В мире всего должно быть поровну. Добра и зла в том числе. То, что не встречает противления — не живет. Либо сразу гибнет, либо постепенно хирея, — добавил Корней.

— По-твоему получается, что Добрый Дух, или, как ты называешь его, Бог так и не сумеет одолеть Злого?

— Думаю, что вряд ли — они равны по силе.

— Выходит, все равно кому служить?

— Не скажи. Богу служить — в раю жить, диаволу — в муках ада в преисподней корчиться. Кстати, этот самый диавол в стародавние времена был главным ангелом, сотворенным Богом. Но обуяла его гордыня, захотел сам стать Богом. За то и был свержен на землю. Следом пустили в него с небес громовую стрелу, от которой диавол провалился в преисподнюю и оттуда свое зло теперь творит.

— Ты, Корней, настоящий шаман — все знаешь и умно говоришь.

Такого рода беседы случались у друзей довольно часто. И не удивительно, что Хэгды стал первым из рода Сапкара, решившим принять православие. Растроганный Корней даже подарил ему образок по этому случаю. Узнав о том, что сын крестился, Сапкар отчитал сына:

— Бог далеко, ему нас не разглядеть. Наши Духи живут в тайге и все видят. Когда надо, помогают эвенку.

Но постепенно смирился и бранить перестал. И на всякий случай, тайком, перед важным делом, крестил себя двумя перстами: коли местные Духи оплошают, глядишь, Бог подсобит.

ПЕРЕКОЧЕВКА

Морозы ударили рано. Красное, будто стыдясь, что плохо греет, октябрьское солнце плыло над рекой в ожидании ледостава. Шурша и позванивая, шуга — лоскутки обмороженной воды — двигалась сплошной массой, с каждым часом замедляя свой бег. Кружевные просветы воды зябко парили. Все медленнее и медленнее движение белых лепешек, и наконец все замерло — река, дыбясь в местах сужения невообразимым нагромождением льдин, встала!

Обратно на верхние малоснежные пастбища род Агирчи возвращался уже по занесенному снегом льду. От сильного мороза тайгу накрыло дымчатой вуалью, сквозь которую все вокруг казалось торжественным и загадочным. Провожать давних, добрых соседей вышло все кочевье Сапкара. Люди стояли на берегу и, выкрикивая — «Аят бикэллу!»[62], махали руками, до тех пор, пока не скрылась за извивом реки последняя упряжка. Следующая встреча лишь через год…

Караван, подстегиваемый морозом, резво поднимался по руслу, оконтуренному ожерельем ледового припая, в клубах пара, вырывавшегося из оленьих ноздрей, и мраморной пыли, брызжущей из-под полозьев и копыт. На шее хорея[63] побрякивали гирлянды из белых костей. Накрыв голову меховым капюшоном, Корней вглядывался в проплывавшие лесистые берега и скаты гор, пытаясь найти признаки жизни, но напрасно. Все живое словно вымерзло. Однако это было обманчивое впечатление. Жизнь продолжалась, только стала неприметней для беглого взгляда.