Сколько длятся полвека?

— Я приехал разводить, как вы соблаговолили заметить, дипломатию, а не… Все мы приехали сражаться с фашизмом, — Горев был выше личных обид. — Постепенно сами почувствуете пределы своих «должен» и «могу». Вы вправе спросить: как же быть?

Ответ сводился к тому, что необходимы верные ориентиры — люди, на которых можно положиться в штабе, среди командования.

— Матальяна — из сведущих офицеров. Ортега — партработник, но стоит дюжины штабников. Хочу надеяться, они вас правильно поняли. Но могли ведь сунуться черт те к кому. Ваше благородное негодование вышло бы боком и вам, и всем нам…

Он проговорил это с нескрываемым, злым осуждением. Но вместо напрашивавшегося ругательства повторил: «Вот какие вуаля». Трубка погасла, Горев не набивал ее, держал во рту, стиснув зубами черный мундштук. За недолгое свое пребывание в Испании он многое постиг и досадовал, что человек, дымящий рядом сигаретой, пригубивший хмельного винца славы, еще нуждается в поводыре. Любая оплошность того, кто приехал из Москвы, усложняла его, Горева, и без того сложные, тонкие функции. Вынужденный в Мадриде и Валенсии выказывать дипломатическую сдержанность, он разрешает себе безжалостную прямоту с советскими командирами и в докладных, направляемых в Москву.

— Расстановка фигур на шахматной доске не всегда соответствует их подлинной ценности. — Горев достал кожаный кисет, набил трубку, но не закурил. — Оборона Мадрида доверена генералу Миаха. Он наливается спесью, вступил во все партии, вплоть до комсомола. Но от этого не умнеет. Военное министерство, удирая в панике из Мадрида, прихватило машину Миахи. Старик ездил несколько дней на велосипеде. Проявляйте к нему ритуальное уважение. Всерьез не принимайте.

— Кого принимать, Владимир Ефимович?

— Гм, кого? Из тутошних, мадридских, Винсенте Рохо. Не всегда под боком? Я вам скажу, как отвечал у нас в академии один доблестный краской, не готовившийся к занятиям: «Буду действовать по обстановке». И вам рекомендую: «по обстановке».

Горев готов был улыбнуться. Еще вот–вот. Но достал спички, сломал одну, вторую, засопел трубкой.

— За такой ответ, предполагаю, послали меня подальше. Предпочитаю, когда вслух, вопреки дипломатическому протоколу.

— Среди наших советников — вы их еще слабо знаете — есть всякие. Такие, как Фриц [31] (дружит с Лукачем, ворожит ему) или Малино [32], дорого стоят. Полезно знакомство с Вольтером [33]. Ведает артиллерией… Но попадаются и доморощенные Александры Македонские. Ему клипок вострый и — одним махом всех побивахом.

Иногда рекомендации Горева не совпадали с представлениями Вальтера. Взять тех же журналистов. Ихнего брата немало в Мадриде. Есть и заведомый сброд, есть и скользкие персонажи. Но враждебность, какую проявил Вальтер, отказавшись принять корреспондентов, бестактна.

— Для нас небезразлично общественное мнение и в стране, и за границей, во всем мире. Его создает пресса… Убедительно прошу о благоразумии.

Вальтер сидел насупившись. Поучения Горева становились в тягость. Тем более что обоснованны.

Они, собственно, равны в звании, — оба комбриги, пожалуй, ровесники. Но у Горева великое преимущество — знания, опыт, приобретенный еще в Лондоне, в бытность заместителем военного атташе у Путны, и теперь здесь. Природный ум, понимает, ох, понимает, сукин сын, что к чему. Даже пожелай Вальтер возразить, не нашелся бы. Не любил он такое состояние.

Горев утверждал, что Вальтеру, помимо командного пункта на передовой, следует иметь постоянное жилье в Мадриде. Для чего? Народу ваяшо, что командиры в такое время селятся в Мадриде, — не сидят на чемоданах, не собираются бежать, как случилось с некоторыми генералами и министрами в ноябре. Испанские товарищи обеспечат охрану. Приезжая по делам в Мадрид, не придется задерживаться в гостинице, где всякой твари по паре.

— Особняки, виллы — на выбор. Эти кварталы фашисты не бомбят. Сберегают жилье хозяев… Отдохнуть по-человечески тоже не во вред, — закончил Горев. — По сему случаю — ко мне обедать.

В машине Вальтер, насупившись, молчал. Он не заметил дома со срезанным углом, очередь, все также жавшуюся к серой стене. Перед ним вставал иной Мадрид, чуть приоткрытый Горевым, — переплетение нитей, военных и политических, бугры и рытвины.

Терзало и другое: как сочетать веру в непререкаемость собственного авторитета с горькими уроками, получаемыми на каждом шагу? Хаджи сунул носом — и правильно — в НП на верхотуре костела. Горев отодвинул на место, словно мальчишку. Не думать, отвернуться? О чем прикажете думать? О собственной бригаде, которую он оставил шесть часов назад?..

— Кто напутствовал вас перед отъездом?.. Замнаркома волнуют перспективы германского вооружения, нас, грешных, взаимоотношения в мадридском подвале да снаряды к полковой 76‑миллиметровой. Каждому свое. Непростительно не делать выводы из войны, которая — боюсь — означает начало чего–то более грозного и кровопролитного. Вам не кажется?

Ну, что он от него хочет, почему не дает сказать о своей бригаде? Сам же твердит: каждому свое.

— Минутами, — отделался Вальтер ничего не значаще.