Сколько стоит корона

Пусть валяется там, в темноте и пыли, и там же следует похоронить бредовые, пьяные мысли о счастье с любимой женщиной. Только не ему, Тордену Дойлу, милорду-страшилищу, посягать на красоту. Не ему касаться своими кривыми руками нежного тела леди Харроу, не ему осквернять ее своим дыханием.

Он рванул ворот камзола, зацепил звякнувшую цепь — и сбросил ее на пол, вслед за венцом, закрыл глаза, желая ослепнуть. Всевышний не внял мольбам, и, открыв глаза, Дойл все так же видел свое мерзкое отражение. Зеркало ухмылялось и отражало воспаленные глаза и горящие красные пятна на лице. Камзол с треском разошелся по швам, пуговицы дробно запрыгали по мрамору. Дойл сорвал ненавистную тряпку, швырнул прочь, словно камзол был пропитан ядом, и рухнул на ледяную постель, уткнувшись лицом в перину.

Леди Харроу никогда не простит ему этого. Но для нее так будет лучше. Она переживет стыд от того, что будет одна стоять перед святейшим отцом в ожидании жениха, зато будет избавлена от большего стыда — быть на всю жизнь прикованной к уроду.

— Милорд, вам нужно собираться.

— Проваливай.

Возможно, стоило предупредить леди — но тогда она будет упорствовать, настаивать, может, даже скажет что-нибудь о чувствах. А стыд поможет ей возненавидеть его и не мучиться горечью разочарования и отвращения, и главное — он не увидит страха в ее глазах, когда попытается коснуться ее в спальне.

— Милорд… — Джил осторожно тронул его за плечо, и Дойл подскочил раненым бешеным зверем, взревел и тряхнул за шиворот:

— Проваливай! Убирайся! — он оттолкнул мальчишку от себя, замахнулся — и тот в ужасе бросился вон, захлопнув дверь. Стало не от кого таиться: Дойл глухо завыл, вновь падая ничком на постель.

Как в бреду перед глазами носились сладко-омерзительные видения, похожие на страшную красоту разложения плоти: леди Харроу в его объятиях, она же — распростертая на белых простынях, обнаженная, жаждущая — его. Но он не мог придумать дальше, даже воображение пасовало перед неотвратимой омерзительностью предстоящего брака. Как ни желал, он не мог представить себе их близость. Он видел ее, всегда одну ее, и никогда — себя рядом. Потому что контраст был слишком разителен. И это было правильно: ему не было места подле нее. Его место было в подземелье, среди крови и криков осужденных, среди беззвучных молчаливых теней. Там нужно было и оставаться. Брать продажных женщин, чтобы забыться и отвлечься, а потом бороться с рвотными позывами.

Дойл тяжело выдохнул, но не сумел вырваться из плена тяжелых мыслей. Его вырвал из них тихий старческий голос, зовущий его, и шарканье ног. Трясясь, но уже не от холода, а от пережитого волнения, Дойл поднял голову и увидел возле постели лекаря Хэя. Кажется, он стал еще старше за этот месяц.

— Чего вам, Хэй? — просипел Дойл чужим голосом.

— Я пришел помочь вам одеться, милорд. Времени немного, а ваш слуга хоть и расторопный, но еще совсем дитя.

— Убирайтесь, мне сегодня не нужен ни лекарь, ни лакей.

— Вставайте, милорд, не заставляйте меня утомлять старые кости. Но если будет нужно, я, клянусь Великим, понесу вас в святейший дом на себе.

Дойла охватило глухое раздражение. Он поднялся и прошипел:

— Я сказал убираться вон!

Старик опустил голову, его глаза блеснули влагой.

— Леди Эльза не заслуживает такого позора, принц. Она будет ждать вас, и ради всего, что она для меня сделала, я скорее сам умру, чем дам ей пережить подобное горе.

Ярость утихла. Дойл наклонил голову и сказал:

— Вы полюбили леди Харроу отеческой любовью, как я вижу. Пожалейте ее. Она переживет несколько мгновений позора и горя, но обретет счастье. Без меня.

Лекарь не стал возражать, не стал спорить, он вытащил из-за пазухи небольшой серебряный медальон и протянул его Дойлу. Он открыл без любопытства. Все, что было внутри, это свитая кольцом прядь темных с заметной проседью волос.

— Что это?

— Медальон, который мне дала на хранение леди Эльза сегодня, перед тем, как начать облачаться в свадебный наряд.

Пальцы Дойла дрогнули, но он остался спокоен, словно ему не было никакого дела до медальона, пряди и леди Харроу.

— Не узнаете? — старик мотнул головой в своей обычной манере. — Это ваш. Когда вы заболели, леди Эльза не отходила от вашей постели, а на второй день увидела у вас эту вот прядь — с сединой. Разозлилась, велела подать кинжал и отрезала ее, и с тех пор носит с собой.

Дойл задумчиво коснулся рукой своих волос, как будто надеясь отыскать следы среза, но с тех пор мальчишка подстриг его, так что искать было бесполезно.

— Вы причините ей невыносимую боль, если не придете.

Дойл стиснул в руке медальон, а прядка упала — наклоняться за ней он не стал. Старик больше ничего не говорил, пошел к стоящему за кроватью сундуку, вытащил обычный серый колет и такие же штаны из мягкой кожи и начал одевать Дойла — с ловкостью, сделавшей бы честь многим слугам. Вместо золотого венца лекарь надел ему на голову обычный обруч, только цепь поднял и повесил на шею — она была нужна для церемонии.

— Взгляните, принц.

Дойл скосил глаза к зеркалу, но со своего места не увидел отражения и ответил: