Сколько ты стоишь? (сборник рассказов) [СИ]

А, идя, на кухню, рассматривала пальцы, которыми его касалась, и не могла отделаться от совершенно справедливой мысли: «Ну и зачем всё это?» У рабов нет пристрастий, нет любимых дел, нет любимых книг — это все знают. Особенно у таких вот уникальных, ценных рабов. Рабы не люди, у них нет свободы выбора. Зачем мне хочется видеть его человеком?

И отлично понимала, что когда вернусь, он будет стоять на коленях у шкафа, опустив голову, бормоча извинения. Потому что и впрямь не понимает, чего я хочу.

А всё его улыбка. Искренняя, красивая улыбка, которой мне он не улыбается! Человеческая.

Может, и хорошо, что он всего лишь раб, наложник. Человек бы меня ненавидел.

О каких глупостях, демоны меня забери, я думала!..

Когда я вернулась, Ален стоял на коленях у шкафа. Рядом с ним лежали три фолианта — что-то по этикету, что-то с куртуазными песнями, сказками и прочей чушью, и написанный когда-то мной трактат о магических когнитивных процессах.

Старясь сохранить лицо, я прошла к столу, отодвинула переводы, поставила поднос. И, не глядя, позвала:

— Давай ужинать.

А, когда он отнёс к комоду письменные принадлежности и книгу с моей работой, не выдержала и добавила:

— Ну, теперь я точно знаю, что читать на нашем языке ты умеешь.

Улыбка промелькнула почти незаметно, а, я, рассматривая его в вечернем сумраке, подумала, что он наверняка умеет ещё и петь, играть на чём-нибудь и танцевать.

Надо будет приказать. Это должно быть красиво.

* * *

Я начинала понимать, почему его брали в постель только для услужения. Ночь уже перевалила за середину — я чётко видела луну в окно сквозь щель занавесок балдахина. За середину, за полночь, а я не могла заснуть. Глаза слипались, но стоило их закрыть, тут же перед внутренним взором возникали волнующие картинки непристойного содержания. Я убеждала себя, что влечение и похоть фальшивы, как и неискренняя улыбка, что всё это действие заклинания. Я же бывшая ведьма, я же знаю, как действуют заклинания! Дело принципа, наконец — я ему не сдамся! И на самом деле я не хочу чувствовать его руки, губы у себя на груди, животе, внизу живота…

Я правда не хотела, я даже обряд вспоминала, от этого было мерзко, но заснуть не помогало.

Я возилась из стороны в сторону, твёрдо дав себе слово, что выдержу и отсылать этого инкуба не стану. Пусть лежит рядышком! Пусть я буду чувствовать его тепло. Пусть буду вспоминать вкус губ и запах — сейчас другой, не вербены — персика. Я сильная, я госпожа, и я хочу спать!

Я вконец умаялась, когда луна стала неуклонно заваливаться к горизонту, а звёзды — меркнуть. Улеглась на спину, гипнотизируя узор тускло поблёскивающих золотых линий. Вздрогнула, когда почувствовала руку поперёк моей груди, укрывшую меня покрывалом. Но прежде чем успела разозлиться как следует, услышала тихую-тихую песню — красивым, глубоким голосом на нашем языке. Колыбельную. Кормилица пела мне такую, когда я ещё жила с родителями. Что-то про кошку, мурчащую над котёнком, и ожидающих котёнка неприятностьях, от которых она, кошка, его обязательно оградит. Песня была длинной, с постоянно повторяющимся рефреном и действовала лучше бесконечных прыгающих через плетень овечек, которых полагается считать.

Я заснула очень быстро — видя над собой приподнявшегося на локтях Алена. Он улыбался, напевая.

В сумраке я не могла понять его улыбку.

И сама улыбалась в ответ.

* * *

Утром он напевал что-то на южном наречии, пока прислуживал мне с ванной. Похоже, понял, что мне приятно. Всё это очень напоминало то, как успокаивают норовистую лошадь, но дьявол меня забери, мне нравилось! И лишние сравнения ни к чему.

После завтрака мы поехали в лес. Я хотела дать ему вторую лошадь — его прикосновений мне хватило ещё во время купания, мои принципы летели в бездну, безумно хотелось приказать ему отдаться мне прямо здесь и сейчас — хоть во дворе, перед прислугой. Но мысли, кроме радостного предвкушения и возбуждения, вызывали испуг, и я боялась, что дойди до дела, и я снова превращусь в рыдающую психическую развалину — перед ним. Какая я потом госпожа?

От идеи с лошадью всё-таки пришлось отказаться: оказалось, он не умеет ездить верхом. Меня это поразило до глубины души — у нас даже крестьяне умеют. Но вообще-то, зачем верховая езда наложнику? Пришлось ехать вместе — хотя я и соскочила на землю, когда пересекли луг. Дальше — шагом, Ален — в седле, я веду Снежинку под уздцы. Ему я спешиться не позволила — во-первых, тогда пришлось бы идти рядом, ещё и время от времени его поддерживать — лес, ветки, а южанин непривычный. Во-вторых, после дождя — грязь и сырость, так с Аленом не сочетающиеся.

Хм, и откуда во мне задатки эстета?

Шуршали ветки, скрипели недовольно под ногами. Постукивали сучьями деревья, пошатываясь на ветру. Ветер гнал по небу стаи облаков. И полное, сокрушительное молчание звенело в ушах.

Из-за этого, или из-за вида Алена — действительно красивого, лес безумно ему шёл — я не выдержала:

— Ты похож на лесного принца фэйри.

Вряд ли для него это несло хоть какой-то смысл. Откуда южанину знать про фэйри?