Сколько волка ни корми

В темноте ночного леса и в тёмной рубахе Веша Вран сам кажется тенью — усталой и бесплотной, совсем не самодовольной, совсем не готовой обрушиться самоуверенным смерчем на людскую деревню.

Ночь сняла с него вызывающий красный, которым он так упорно прикрывался. Ночь сняла с него всю надменность, всю спесь, всю насмешку синих-синих глаз на худом, повзрослевшем лице. Ночь готова была убить его, унести туда, где он никогда бы не увидел ни солнца, ни рассвета — но Солн помешал этому руками Баи.

— Кажется, это уже слишком много правды для одного раза, красавица, — слабо усмехается Вран.

И почему-то Баю совсем не задевает это «красавица». Почему-то Бае не хочется сказать Врану: нет, Ворон из Сухолесья, это время прошло. Теперь я для тебя просто «Бая» — и никак иначе.

— Кажется, ты пока не умер от неё, — замечает она, возвращаясь обратно — и замирая над Враном. Сесть рядом или не сесть? Сесть или не сесть?

— Ну, это пока, — усмехается Вран чуть шире. — Неужели ты хочешь потерять меня сразу после того, как спасла?

— Я уже потеряла тебя, Вран из Сухолесья, — отвечает Бая, всё-таки опускаясь перед ним. — А ты потерял меня. Я просто занимаюсь сейчас тем же, чем и все вы — пытаюсь ухватить то, что ускользнуло от меня много лет назад. Кажется, это заразно.

— Но, похоже, ты не сдаёшься, — замечает Вран.

— Возможно, — говорит Бая.

Вран всё ещё тяжело дышит — иногда его глаза мечутся на малейший звук со стороны, на шорох палатки, на лёгкое покашливание за грубо сшитой тканью. Бая знает — Вран беспокоится не о навостривших уши соплеменниках, наверняка прислушивающихся к каждому их слову. Пальцы Врана лежат на поясе, то и дело сжимая его: Вран ожидает возвращения теней. И ничего не может поделать с этим ожиданием.

— Я сделал кое-что очень плохое, — вдруг говорит Вран.

— Да, я догадалась, — говорит Бая.

И спрашивает, не слишком надеясь на ответ:

— Что?

Вран качает головой.

— Не сейчас.

— А когда? — только и спрашивает Бая.

— Когда у меня всё получится, — говорит Вран.

Губы Баи трогает горькая улыбка.

— А если не получится?

Вран смотрит на неё растерянно. Вран смотрит на неё так, словно она задала ему вопрос, на который у него нет ответа. Словно с тем же успехом Бая могла бы спросить его, сколько ей отведено лет — или сколько детей будет у Искры.

— Как же это — не получится? — говорит он негромко, с едва уловимым вопросом. — Как же это — не получится, Бая? Мне нужно, чтобы получилось. Мне очень нужно, чтобы всё получилось.

— Зачем? — вновь просто спрашивает Бая.

Вран молчит достаточно долго, прежде чем ответить. Молчание накрывает его губы, молчание бережёт их, молчание бережёт его и Баю, позволяет им задержаться на несколько мгновений в тишине — в этой простой, безопасной, не требующей ничего, кроме взглядов, тишине. Иногда тишина бывает безболезненнее всего. Иногда тишина может подарить гораздо больше, чем любые, даже самые искренние на свете слова.

— Затем, чтобы ты увидела, что я могу, — наконец отвечает Вран.

— Вот как, — говорит Бая. — Но я вижу совсем другое, Вран.

И вот они — болезненные, ранящие, такие лишние слова. Если бы только Бая могла пробыть в этой тишине ещё немного. Ещё чуть-чуть. Если бы Бая могла просто смотреть в эти синие глаза, вдыхать этот свежий, колкий запах. Если бы Бая могла притвориться, что это она и Вран, настоящие она и Вран, двенадцать лет назад. Если бы Бая могла подарить себе этот обман — но Бая совсем не умеет обманывать себя.

А порой так хочется.

— Я знаю, Бая, — говорит Вран. — И всё же…

— …я здесь.

— …ты здесь.

Бая хочет спросить его, почему Солн мучает и охраняет его все эти двенадцать лет. Бая хочет спросить его, чем он заслужил это проклятие и одновременно благословение. Бая хочет спросить его, что случилось тогда, когда он без всякого благоговения и страха прыгнул в костёр, разведённый для прохода в вечный лес, — какую злую шутку он сыграл тогда сам с собой, что натворил, как получил нож и пояс от тех, кто так безжалостно напал на него сейчас? Бая хочет спросить его, почему он посмотрел на неё с таким испугом, когда она придумала эту сказку о волчатах, рождающихся людьми. Бая хочет спросить его, сколько слов правды он сказал ей за всё это время — и были ли они вообще?

Но Бая могла бы спросить обо всём этом давным-давно. Могла спросить об этом в ответном письме. Могла бы уйти, убежать, ускользнуть сначала от Лесьяры с Радеем, а потом и от Сивера куда угодно — хоть на другой край леса, к другому Хозяину или туда, где не живёт ни один Хозяин. Бая могла бы найти ответы на все эти вопросы ещё тогда, когда Вран жил на Белых болотах, — Бая могла бы схватить его за руку и потребовать ответов прямо на кургане, когда видела его в последний раз перед долгим, долгим перерывом.

Бая пришла вовсе не за ответами. Никогда не приходила за ними.